устроило заседание в «Глобусе», продолжавшееся до утра. Историческое общество организовало экскурсию в Амзельвиз, где убеленный сединами профессор Галль, тот самый, что пришел в ратушу с медалью «за спасение утопающих» на груди, прочел на поросшей сорняком мусорной куче лекцию о раскопках древнегерманских гробниц.
Весь город пришел в движение. Казалось, слова Таубенхауза, подобно урагану, раздули угасающее пламя.
Во всех кругах городского общества, в особенности среди дам, в связи с взволновавшей всех речью бургомистра стало упоминаться имя Фабиана. О нем тоже было что порассказать.
– Знаете, такой красивый мужчина, женатый на Прахт, глава адвокатской конторы. Если вам что-нибудь нужно, обратитесь к нему. Это самая светлая голова в городе.
В один прекрасный день к Фабиану зашла фрау фон Тюнен поздравить его с большим успехом.
– Бог ты мой, какой неожиданный, но заслуженный успех! Мы гордимся вами, мой друг, в особенности, конечно, Клотильда. Она вами не нахвалится.
Фабиан скромно отклонил эти славословия.
– Мы все знаем, уважаемый, – сказала баронесса, смешно мигая своими маленькими хитрыми глазками. – Конечно, это был ваш долг, ваша обязанность многое подсказать Таубенхаузу. Я понимаю. Откуда же ему знать наш город? А Дом городской общины! Уже одно это – гениальная идея.
Фабиан улыбнулся и объяснил ей, что о двенадцатиэтажном доме он впервые узнал из речи Таубенхауза.
Баронесса посмеялась над ним.
– Вы слишком скромны, мой милый! – воскликнула она. – Ах, если бы все люди были такими идеалистами! Как это было бы замечательно! Благословение для нашего отечества! Уж самая мысль о том, что ты служишь большому делу и работаешь на благо общества, – прекрасная награда. Ваше поведение делает вам честь! Пусть же успех подвигнет вас на новые дела на благо нашего возлюбленного отечества. До с задания, я спешу, моя работа среди женщин доставляет мне много хлопот и забот, но я счастлива!
Фабиан со дня на день ждал, что Таубенхауз вновь позовет его. Но Таубенхауз молчал, он был очень занят. Гаулейтер все еще находился в городе, его каждый день видели в автомобиле. На улице перед «Звездой» все еще стояли кадки с лавровыми деревцами, как на свадьбе, а в гостинице ночи напролет горел яркий свет. Гаулейтер любил торжественные обеды, ужины, банкеты, и все знали, что он умеет обходиться почти без сна.
Наконец, Фабианом овладело беспокойство. Он стал чаще заходить к себе в контору и спрашивать, что слышно нового. Но ничего нового не было слышно. Hе найдя успокоения в конторе, он объявлял, что забыл об одном важном деле, и снова убегал.
Он усердней, чем обычно, занимался текущими делами, например неоднократно совещался с братьями Шелльхаммер, добиваясь высокой ренты, которую требовала фрау Беата. Часто заходил к ней для переговоров – ведь о таких щекотливых делах трудно было говорить по телефону. На самом же деле он просто хотел видеть Кристу. Она была неизменно приветлива и часто весело, по-дружески болтала с ним и встречала его все той же нежной улыбкой, которая потом часами ему мерещилась. Теперь она обычно краснела, завидев его.
Никто из них больше ни словом не обмолвился ни о встрече в «Резиденц-кафе», ни о мессе в Пальме на Майорке, описания которой Фабиан не мог забыть до сих пор, ни о розах, которые он прислал Кристе. У него часто являлась потребность поболтать с ней часок-другой, но в эти дни он чувствовал себя слишком беспокойно.
Однажды Криста, пристально взглянув на него, покачала головой и заметила:
– По-моему, вы за последнее время стали очень нервны, друг мой.
Фабиан засмеялся.
– Я это знаю сам, – ответил он. – Последние дни потребовали от меня большого напряжения сил. Но скоро моя контора пополнится дельными людьми, которые немного освободят меня. Тогда я опять почувствую себя лучше.
– Надеюсь, что это время не за горами.
Теплые нотки в ее голосе тронули и обрадовали его.
– Ничего важного? Нет, ничего, только так, незначительные мелочи.
Он даже урвал время поехать в Амзельвиз, чтобы побеседовать часок с медицинским советником Фале.
– У меня завязываются новые связи, – сказал он, стараясь утешить старика, но тут же покраснел и оборвал разговор, боясь возбудить в старике напрасные надежды.
– С Таубенхаузом у меня тоже установились более близкие отношения, – продолжал он, – и я надеюсь продвинуть ваше дело. Терпение и мужество. Вот все, о чем я прошу вас.
Поводов для беспокойства было достаточно. Неужели он зря трудился эти две недели над созданием «города с золотыми башнями»?
И Вольфганг не подавал о себе вестей. Когда ему звонили, он отвечал по телефону нелюбезно, почти резко. «Я измучился с этим проклятым «Юношей, разрывающим цепи»! – кричал он и бросал трубку. Наконец, Фабиану удалось завлечь его в «Глобус» отведать карпов. Но он весь вечер был неразговорчив и угрюм, несмотря на то, что карпы были приготовлены превосходно.
– Ты сегодня ничего не пьешь, Вольфганг, – укоризненно заметил Фабиан.
Вольфганг бросил на него быстрый, мрачный взгляд, который словно ударил Фабиана.
– Можешь успокоиться, – буркнул он. – Сегодня уж я напьюсь. Напьюсь, хотя бы от злости на то, что мой брат стал участником этой комедии.
Слово было сказано. Кровь бросилась Фабиану в голову.
– Должен откровенно признаться тебе, Вольфганг, – начал он, – что я звонил тебе так настойчиво только для того, чтобы вызвать тебя на этот разговор, который считаю необходимым.
– А я, – закричал Вольфганг, и глаза его сверкнули, – я пришел сюда, только чтобы получить от тебя объяснение относительно перемены твоих взглядов.
– Перемены моих взглядов? – Фабиан улыбнулся. – Мои взгляды не переменились. Я остался таким же, как был… Речь идет о формальности.
– Формальности? – Вольфганг устремил сверкающий взгляд на Фабиана.
Да, и только. Вольфганг не должен забывать, что у него на руках жена и двое сыновей. Его выставили из магистрата и объявили ему бойкот как юристу. Он должен был вступить в национал-социалистскую партию, в противном случае его ждала экономическая катастрофа. А затем от него, как от офицера, потребовали, чтобы он примкнул к одной из военизированных организаций.
– Прими все это во внимание, Вольфганг, прежде чем судить меня, – закончил Фабиан. – Это был крайний срок для принятия решения. Через три недели моя контора была бы закрыта.
Скульптор скомкал салфетку и швырнул ее на стол. Он побагровел от гнева, и краска долго не сбегала с его лица.
– Конечно, они вымогатели, – проскрежетал он сквозь зубы, – но все же… В художественное училище также назначили нового директора, некоего Занфтлебена, бездарного мазилу, – продолжал он, и его голос так дрожал от волнения, что почти невозможно было разобрать слов, – и этот «новый» часто делает ему, Вольфгангу, недвусмысленные намеки. Но он просто не слушает их. Пусть его увольняют, пожалуйста! Ему это в высшей степени безразлично. Он поступит на фарфоровую фабрику, где будет получать триста марок. Род людской от этого не погибнет.
Фабиан вздохнул с облегчением. Самое неприятное осталось позади.
– Хорошо, что твоя профессия имеет применение на фарфоровых фабриках, и хорошо, что тебе не надо заботиться о жене и детях, – возразил он. – Твое положение куда лучше моего.
Слава богу, опасный румянец постепенно сходил с лица Вольфганга.
Скульптор закурил сигару.
– Франк, – сказал он примирительным тоном, попыхивая ею, – сигара плохо разгоралась, – Франк, я ни в коем случае не хочу из-за расхождения в политических взглядах лишиться своего единственного брата, пойми меня правильно! Кроме того, я тебя слишком хорошо знаю и уверен, что ты не сделаешь и не допустишь ничего дурного. Когда-то ты хотел стать священником, и тебя никакими силами нельзя было от
