Дрю только кивнул – рот его был забит кокосовой стружкой.
– К вашему сведению, мы не студенты, – сообщил я туристу. – Меня исключили, а он профессиональный картежник.
– Гавад! – возопил турист.
– Ладно, – сказал, выкашляв крошки, Дрю. – Представление окончено.
И показал туристу кулак. Тот, нимало не испугавшись, отступил, пристроился за деревом, нажал на своем аппарате кнопку «зум».
– Ну, публика, – покачал головой Дрю. – Чего уж такого хорошего в снимках совершенно незнакомых людей? Кому они нужны?
– Ему, как видно, нужны.
– В таком разе надо было сказать ему, чтобы снимал меня с левой стороны. Она у меня фотогеничная. Кстати, с днем рождения. Почти.
Один из полученных Дрю от природы даров – поразительная память на даты и цифры. И это странно, поскольку запомнить что-либо еще он практически не способен. Например, правило, которое требует спускать за собой воду в уборной.
– Спасибо.
– Праздновать будем?
– Что?
– А, забыл, – сказал он. – Ты же не любишь праздников.
– Я не против праздников, просто не понимаю, почему нужно праздновать день рождения.
– Ну, потому что это весело.
– Да и юбилеем нынешнюю дату не назовешь.
– Это твой день рождения – чем не причина? Хотя бы подумай об этом.
– Подумаю.
– И сообщи о твоем решении. Черт, чуть не забыл. Тебе пару дней назад мамаша звонила.
Я удивился:
– Откуда у нее твой номер?
– Наверное, она сначала Ясмине звякнула. В общем, перезвони ей.
– Она не сказала, чего хочет?
Дрю пожал плечами:
– Может, поздравить тебя с днем рождения.
В последние годы родители связывались со мной, только когда у них появлялись дурные новости: развод моего двоюродного брата, смерть нашей собаки. Впрочем, если мама дала себе труд позвонить и Ясмине, и Дрю, дурная новость у нее должна быть куда более веская. И я подумал об отце. Ему еще не исполнилось и шестидесяти, однако телесный механизм свой он здорово износил, да и его отец умер от сердечного приступа. Внезапно я увидел его прямо перед собой сидящим на корточках у чьей-то кухонной раковины и пытающимся отвинтить сливное колено, – отец натужно всхрапывает, затем грохот, рассыпанный по полу «Комет».
И я встал, скатывая ладонями в шарик вощеную бумагу.
– Пожалуй, пойду позвоню.
– Вот черт. Я не хотел тебя расстроить.
– Да нет, все нормально.
Я вручил ему остаток моего пирожного, пожелал удачи за игорным столом и пошел к Научному центру, чтобы позвонить домой – за счет вызываемого абонента.
– Джои, – сказала мать. – Сто лет пытаюсь до тебя дозвониться.
Услышав свое детское прозвище, я поморщился.
– Ну вот он я.
– Твоя подружка сказала, что ты съехал.
– Съехал.
– Что случилось?
– Я съехал. Только и всего. – Я уже понял по ее голосу, что отец жив, и был готов закончить разговор. – Так в чем дело?
– Понимаешь, милый, я знаю, ты очень занят, но мне хочется, чтобы ты подумал о приезде домой, на время.
Я потер лоб:
– Не знаю, мам.
– Ты не дослушал. Это важно.
Я помолчал, потом:
– Да?
– Понимаешь, исполняется двадцать лет.
Двадцать лет, а кажется, что все это было совсем недавно. Воспоминания обрушились на меня, как снежная лавина. Я вспомнил апрельскую метель. Вспомнил прерывистые звуки, которые издавал, заводясь на холоде, мотор грузовика, полицейского в нашей кухне, три чашки кофе, всю ночь простоявшие на столе. Вспомнил, слушая бессвязные речи моей матери, и это, и многое другое.
– Мы подумали, может, устроить в какой-то день, поближе к дню рождения Крисси, небольшую поминальную службу. Ничего особенного, просто бабушка приедет и… ну, мало ли. Время самое подходящее. Можно будет пригласить кого-то из его старых друзей, знаешь, Томми Шелл так и живет в городе, ну и других, с которыми он водился, здесь тоже много. Конечно, Томми вырос, у него обувное дело, как у его отца, и – ты, конечно, не знаешь – он и облысел точь-в-точь как его отец. Все так изменились, Джои. Ты даже не поверишь. Я знаю, они не были твоими близкими друзьями, но ты просто поразишься, когда их увидишь… В общем, тетя Рита сказала, что попросит отца Фреда произнести поминальную речь, у него всегда так хорошо получается. Я, конечно, никого зазывать не стала бы, но если люди хотят помочь, то нельзя же им отказывать, это грубо. Только я не хочу ничего предпринимать, если ты не приедешь. Это будет выглядеть неправильно. А так, я хотела бы, и, знаешь что, я думаю, папа тоже, если бы он сейчас был здесь, он так и сказал бы. Но, если ты не приедешь, он не согласится. Я уверена, не согласится. Так что все зависит от тебя. Ты и сам знаешь, мы никогда на тебя не давили, не требовали того или другого, но я думаю, ты правильно поступишь, если приедешь.
Пауза.
– Джои?
– Я здесь.
– Ты меня слышишь?
– Слышу.
В день похорон я впервые в жизни прокатился на лимузине. Когда мы подъехали к кладбищу, собравшаяся у него толпа поразила меня размерами. На следующее утро газета назвала ее самым большим скоплением людей со времени похорон начальника городской пожарной команды, умершего от аневризмы аорты прямо на благотворительной вечеринке. Сквозь дымчатое стекло я различил футбольного тренера Криса, легендарно неуступчивого мужчину с красным, как мясо, мокрым лицом. Лимузин остановился, ворота волшебным образом распахнулись – как будто за ними стоял невидимый дворецкий. Не так ли чувствует себя человек, на которого внезапно свалилась слава? Мать выбралась из машины, неловко цепляясь за пару протянутых ей рук. За нею последовал отец, расфуфыренный, – даром что он чувствовал себя в своей тарелке, только облачившись в рабочий комбинезон. И наконец, я, в одном из старых фланелевых костюмов Криса. Кожа у меня зудела, штаны были тесны, и, вылезая из лимузина, я споткнулся и упал. Ко мне бросились, подняли меня, кто-то окликнул отца, он вернулся за мной. Я шел, зажатый между ним и футбольным тренером, и ощущал себя узником, которого ведут к виселице, – отвернись от него на миг, он тут же и сбежит. В определенном смысле я и был узником. Мне потребовалось несколько лет, чтобы понять, куда я побегу, однако, поняв, я удрал сразу.
В трубке продолжал звучать голос матери, говорившей теперь что-то о билетах на самолет.
– Постой, – сказал я. – Я же еще не пообещал, что приеду.
