Философ

изъяны. Я хоть и не считаю, что дурное воспитание оправдывает недостатки характера, однако значительная часть ответственности за воспитание племянника лежала на мне. Он осиротел очень рано и прожил со мной некоторое время. – Она вскинула руку, предупреждая мой ответ. – Не стоит так часто оправдываться, мистер Гейст. Я всего лишь хочу сказать, чтобы вы были терпимей ко мне и к нему.

– Могу я спросить, как он осиротел?

– Его родителей свело в могилу пьянство.

Вот теперь я и вправду почувствовал себя виноватым.

– Да, – сказала она, – печальная история. Как вы легко можете себе представить, мальчик мне достался почти неуправляемый, но, думаю, я к этим чертам его характера еще кое-что и добавила, во всяком случае, укрепила их. Дети выводят меня из себя тем, что изображают наличие у них разума, которым вовсе не обладают. А я то и дело забываю об этом, вот в чем моя и только моя вина. – Она помолчала. – Мне придется извиниться перед вами еще раз. Все это нисколько вас не касается. Я прошу лишь, чтобы вы не судили его слишком строго.

– Мне ведь за вас тревожно.

– Тогда позвольте вас успокоить. Он моя головная боль, это правда, но я более чем способна справляться с ним. Однако я хочу, чтобы вы были готовы. У него есть обыкновение сваливаться точно снег на голову и так же внезапно исчезать. Поскольку я не видела его полгода, думаю, в ближайшие дни он еще не раз появится здесь.

Я молча смотрел на нее.

– Ему нужны деньги.

– Понятно…

Она не без раздражения сообщила:

– Он – единственный мой живой родственник, мистер Гейст.

– Конечно. Я не собирался лезть в ваши дела.

– Мои отношения с племянником всегда сводились и всегда будут сводиться к денежным подачкам. Да так оно и лучше – по крайней мере, он не утрачивает интереса ко мне, а я избегаю разочарований.

Меня так и подмывало спросить: да на что вам его интерес? На что, когда у вас есть я?

– Я понимаю, – сказал я.

Альма кивнула и вдруг обмякла, и я впервые увидел, насколько она стара.

– Ах. Это продолжается уже не один год. Я просто не привыкла к присутствию сторонних свидетелей.

– Он не имеет права расстраивать вас.

– И все равно расстраивает.

– Он не должен так поступать.

Она улыбнулась:

– Нет? И что же, вы убьете его за это?

– Я могу не впустить его в дом, когда он явится снова.

– Очень мило с вашей стороны, но, боюсь, согласиться на это я не могу. Конечно, Эрик – тяжкое бремя, но я несу его по собственной воле.

Ее усталый тон как-то не вязался со смехом, который вчера доносился из гостиной. Впрочем, я знал, как знают все, что любовь обращает каждого из нас в лицемера.

В соседней комнате загудел пылесос.

– Давайте поговорим о чем-нибудь более веселом. Вот, – Альма сунула руку в карман кофты и достала оттуда чек. – Это вам.

– Вы же заплатили мне вчера.

– Да. Но это подарок на ваш день рождения, который, как я понимаю, уже близок.

Если я и говорил ей о моем дне рождения, то не один месяц назад, и то, что она так долго о нем помнила, растрогало меня. Я хотел поблагодарить ее, однако, взглянув на чек, увидел сумму: пятьсот долларов.

– Мисс Шпильман, прошу вас.

– О чем, мистер Гейст?

– Я не могу это принять.

– Глупости. Вам нужно завести приличную пару обуви. Ученый не может ходить в рванье.

Новая обувь была мне и впрямь нужна, но не за пятьсот же долларов. Подумайте, сколько книг можно купить на эти деньги, сказал я.

– Человеку необходимо и многое другое, мистер Гейст. Книг у вас и без того предостаточно. А сейчас налейте мне чаю. Давайте попробуем навести порядок в нашей вселенной.

Глава двенадцатая

Как ни пыталась Альма умаслить меня, мне все равно казалось, что я стал для нее человеком второго сорта, а из-за новости, услышанной от Ясмины, чувствовал себя отвергнутым вдвойне. И я попросил Дрю собрать друзей на празднование моего дня рождения, – попросил, думаю, в отчаянной попытке как-то подправить мое пошатнувшееся самомнение. Если учесть, что времени у Дрю было мало, работу он проделал впечатляющую, набрав народу на целых две кабинки одного из местных баров – знакомых, которых я не видел со времени переезда к Альме, а если и видел, то не разговаривал с ними. Дрю хватило ума ограничиться одними мужчинами – коллегами по философскому отделению, аспирантами, там же были пара адвокатов и пара бизнес-консультантов. Как я поживаю, никто из них не спрашивал. Все спрашивали, не хочу ли я выкурить еще одну «Корону». Я хотел.

Потом кто-то поинтересовался, что происходит, когда тебе исполняется тридцать один год.

– Ты вступаешь в четвертый десяток лет.

– Нет, в четвертый десяток вступаешь, когда тебе исполняется тридцать. Это как с двухтысячным годом.

Разрешению этого вопроса и была посвящена большая часть вечера. Особенно много мне говорить не пришлось, за что я был благодарен. И, поскольку я сидел тихо, никто из подходивших ко мне, чтобы попрощаться и извиниться за ранний уход (работа, дети, будний вечер), не заметил, насколько я пьян, хоть я и добавлял к рукопожатию медвежье объятие. Оу! Ты как, в порядке? Да, в порядке. На деле же мне не терпелось тяпнуть еще одну.

В половине двенадцатого остался только Дрю.

– Ясмина помолвлена, – сказал я.

Брови его поползли вверх:

– Ишь ты!

Я допил остатки моего пива:

– Да уж.

Когда мы вышли на улицу, он поймал такси.

– Знаешь что, – сказал я. – Ты поезжай. А я пройдусь.

Он сразу понял, что спорить со мной бессмысленно. Пожелал мне счастливого дня рождения и уехал.

Я поплелся через «Выгон», спотыкаясь в весенней грязи и напевая под нос скорбную мелодию, происхождения которой припомнить не мог. Промурлыкал ее раз, потом еще раз, и наконец до меня дошло – Дакиана, это ее, какая-то цыганская песня, которой она любит будить меня и которая порождает во мне тягу к пирогам и самоубийству. Получи, товарищ. Вдоль Мэсс-авеню оранжево светились натриевые фонари. Воздух попахивал хлоркой. Сырой, возбуждающий запах. Я шел, пошатываясь и рыгая, в сторону Портер- сквер – окончательное место назначения неизвестно. Скоро покажется Дэвис-сквер. Почему тут что ни площадь, то и «сквер»? Планировщик города страдал четырехугольным фетишизмом. И никакие они не квадратные – все эти «скверы». Гарвард-сквер треугольная. Портер-сквер – трапеция. Инмэн-сквер – просто-напросто перекресток. А, вот он, дом, в котором я жил с Дороти, Келли и Джессикой. Я помахал