– Не скрою, я старался, как мог, переубедить ее, – сказал Палатин. – Причудливые завещания такого рода ни к чему, кроме раздоров, не приводят.
Я молчал.
– Нэнси снимет со всех документов копии и пошлет их вашему поверенному.
– У меня нет поверенного, – сказал я.
– Придется завести. – Он встал. – Желаю приятного дня.
Наверное, я походил на спешащего по делам чиновника из романа Кафки, старающегося удержать в руках, сидя в раскачивающемся вагоне поезда, огромную кипу бумаг. Помимо завещания я получил уйму других документов: фидуциарный договор и предварительное поручительство поверенного, армейский аффидевит и, самое главное, перечни размещенных в двух десятках различных банков Соединенных Штатов, Австрии и Швейцарии счетов, на внимательное изучение которых ушел бы не один год. Я быстро пролистывал их, складывая цифры, и дыхание мое становилось все более неровным: помимо недвижимости и вещей, способных украсить любую коллекцию, Альма оставила мне два миллиона долларов – в акциях, облигациях и наличных.
Я ошалел до того, что едва не проехал мою станцию, успев выскочить из вагона, только когда зазвучал сигнал отправления. Закрывавшиеся двери защемили мне ногу, я вырвал ее, споткнулся, и документы разлетелись по платформе. Я рухнул на бетон, собирая бумаги, хватая их, совершая броски, чтобы успеть подцепить страницы, которые норовили слететь на рельсы, и сознавая, что люди, идущие по платформе, огибают меня по широкой дуге.
Поднявшись наверх, я зашел в аптеку и купил пластиковые пакеты. Документы весили столько, что ручки пакетов резали ладони, и ко времени, когда я добрался до дома Дрю, кончики моих пальцев онемели и стали лиловыми.
Я позвонил.
– Да?
– Это я.
– Что случилось?
– Мне нужно пожить у тебя.
– С тобой все в порядке?
– Впусти меня, пожалуйста.
Наделенный счастливым даром всеприятия, Дрю не стал задавать мне никаких вопросов, когда я вошел, опустился на его кушетку, поставил пакеты на пол да так и просидел до позднего вечера.
– Я заскочу ненадолго в душ, – в какой-то момент сказал он.
– Альма умерла.
Дрю заморгал.
– О черт.
– Она все оставила мне. – Я поднял на него взгляд. – Оставила мне дом.
– Ты шутишь.
Я покачал головой.
– Ничего себе!..
Я молчал.
– Что случилось? – спросил он.
Я молчал.
– Сам-то ты как?
– Я не могу вернуться туда.
– Почему?
– Потому что не могу.
– Джозеф…
–
– Ладно. Ладно. Извини.
Молчание.
Он встал:
– Мне на работу пора.
Я молчал.
– В морозилке полуфабрикаты, захочешь есть – разогрей на сковородке.
Я кивнул.
– Не пропадешь тут без меня?
Я ответил:
– Не знаю.
Он с секунду помедлил, потом тоже кивнул и вышел из комнаты. Я услышал, как зашумел душ, откинул голову на спинку кушетки и закрыл глаза.
Следующие несколько дней я уныло бродил по квартире, прибирался в ней – если существует на свете пустое занятие, так это именно оно и было. Стоило мне протереть все столы и расставить DVD в алфавитном порядке, как Дрю возвращался домой, на все лады расхваливал мои достижения, а затем ликвидировал их, уничтожая за пять минут результаты пятичасовой работы. Интересно, что все вещи возвращались именно туда, где я их обнаруживал, определенная, покрытая чайными пятнами салфетка выкладывалась на совершенно определенный стул, наполовину израсходованный рулон клейкой ленты забивался пинком под стол. По-видимому, даже у Дрю имелась своя система.
Не могу сказать, что он обладал такими уж изощренными навыками утешителя, однако усилия как-то поднять мое настроение предпринимал.
– Тебе когда-нибудь приходило в голову, – спросил он как-то вечером, сидя за компьютером и бегая пальцами по клавиатуре, – что одно из немногих мест на свете, из которых невозможно послать заказ в «Амазон», это нутро самого «Амазона»?
Я промолчал.
– Знаешь, рано или поздно тебе придется признать: это именно то, чего она хотела, тюк в тюк.
Я, лежавший на софе, перевернулся на другой бок.
– Ладно, – сказал он. – Ты просто… перестань наводить здесь порядок, идет?
Я надеялся лишь, что Альму все происходившее здорово веселило. Надеялся, что она находит его безумно смешным. Если она хотела вознаградить меня за мое к ней дружеское отношение, если думала, что сможет подвигнуть меня на возвращение к работе, так ведь для этого наверняка существовали способы и получше. Ныне меня ожидало то, к чему стремится каждый, а нищие интеллектуалы в особенности, – финансовая независимость, – я же испытывал не облегчение и не благодарность, но чувство вины и страх. Двадцать тысяч долларов могут казаться кучей денег, однако до сей поры мне не приходилось платить за еду, за электричество и прочее. Если же мне придется подыскать какую-то работу, она, по сути дела, лишит меня двадцати четырех месяцев предположительной свободы… Кстати, почему двадцать четыре? С точки зрения Альмы, мне требовался всего лишь стартовый рывок. Одного года могло не хватить, получив три, я принялся бы неторопливо и вяло разводить пары… Двадцать четыре месяца означали вот что: к следующему июню мне надлежало закончить черновой вариант, потратить лето на его проработку, а следующий год – на окончательную отделку всего, что потребно для подачи диссертации, защиты, получения степени… От такого количества неустойчивых переменных величин у меня щемило сердце. Адвокат был прав. Никакого добра из этого не проистечет – особенно после того, как Эрик все узнает. Сколько из тех двадцати тысяч мне придется потратить, чтобы почувствовать себя в безопасности? Нужно будет оборудовать дом системой тревожной сигнализации, сменить замки, укрепить окна… А все это стоит денег.
Впрочем, выпутаться из этой истории не так уж и сложно. Мне стоит лишь пренебречь условиями Альмы, и все ее наследство уплывет из моих рук, и я останусь тем, кем я был прежде. Однако и это не представлялось мне выходом из положения. Потому что Дрю был прав. Конечно, со
