– Как реагировали родители на эти перемены?
– Не особенно переживая. С терпимостью. Не думаю, чтобы они когда-нибудь понимали Нолана, но ни мать ни отец ни разу не пытались одернуть его, приземлить. Со стороны нам даже смешно иногда становилось от пылкости, с которой он отдавал себя новому увлечению. Но никто не подшучивал над ним. Семья как бы разделилась надвое: мы втроем и – Нолан. Мне всегда были ближе отец с матерью. – Она вытерла глаза. – Уже в колледже, я повсюду разъезжала с ними, ходила с ними в рестораны, даже после замужества.
– А Нолан нет?
– Он стал отходить от семьи еще лет в двенадцать. Предпочитал быть сам с собой. Сейчас я начинаю понимать, что уже тогда он жил своей собственной жизнью, куда не допускал никого.
– Отчуждение?
– Думаю, да. Или просто он был слишком умен для нас всех. Опять же, странно, почему он тогда стал копом. Какая система более упорядочена: семья или полиция?
– Копы как социальная группа тоже часто могут ощущать свое отчуждение. В условиях вечного насилия вырабатывается психология «мы-они».
– То же у докторов и медсестер, но я-то продолжаю сознавать себя частью общества.
– А Нолан, по-вашему, нет?
– Кто знает, что он чувствовал? Но жизнь, наверное, совсем стала ему в тягость – если он сделал то, что сделал. – Голос Хелены напрягся. – Как он
– С биологией не поспоришь, но всегда есть возможность выбора.
– Если выбор Нолана оказался таким, то это означает глубочайшую депрессию, согласитесь?
– Иногда мужчину толкает к этому злость. Полицейского – тоже.
– Злость на что? Работу? Я пытаюсь выяснить что-нибудь о его работе, отыскать причину возможных переживаний, кризиса. Попросила в Управлении его личное дело, меня отослали к инструктору Нолана, сержанту Бейкеру, он сейчас в Паркер-центре. Бейкер оказался довольно любезным, сказал, что Нолан был у него одним из лучших, но необычного за ним ничего не замечалось, и случившееся потрясло его самого не меньше, чем других. Поинтересовалась я и медицинской картой брата, побеседовала с людьми из их отдела страхования, надеясь, что профессиональные навыки помогут мне что-то выпытать. Может, все-таки болезнь, думала я тогда. С жалобами на здоровье Нолан не обращался ни разу, а вот к психоаналитику ходил – первый визит за два месяца до смерти, последний – за неделю. Значит, что-то было не так. Вы не знакомы с доктором Леманном?
– Имя?
– Рун Леманн.
Я качнул головой.
– Он ведет прием в центре. Я оставила ему несколько сообщений на автоответчике, но он ни разу не связался со мной. Вам не трудно будет позвонить Леманну?
– Нет, но он может не захотеть нарушить конфиденциальность.
– По отношению к мертвому?
– По этой проблеме идут споры, но большинство терапевтов не говорят о своих больных даже после их смерти.
– Я так и думала. Но врач может поделиться с коллегой. Вдруг Леманн сообщит вам что-то?
– Я попробую.
– Благодарю вас. – Она дала мне номер телефона.
– Хелена, у меня такой к вам вопрос: почему Долан перевелся из Вест-сайда в Голливуд? Бейкер ничего не говорил по этому поводу?
– Нет. Да я и не спрашивала. А что? Вы видите в этом нечто странное?
– Большинство копов считают Вест-сайд подарком судьбы. Нолан же пожертвовал даже дневной сменой. Конечно, если он стремился к приключениям, он вполне мог попроситься на самый беспокойный участок.
– Не знаю. Но быть в действии, в движении он любил. Роликовые коньки, серфинг, мотоциклы... Почему, почему, почему – вокруг одни вопросы. Глупо спрашивать, когда знаешь, что ответа нет, правда?
– Нет, это нормально. – Мне вспомнился Зев Кармели.
Хелена издала резкий смешок.
– Я видела в газете комикс про Викинга, помните – Грозный Агар? Он стоит на вершине горы, дождь, молнии, и он возносит руки к небу и кричит: «Почему меня?» А голос с небес отвечает: «А почему нет?» Может, в этом и заключается истина, доктор Делавэр? Что дает мне право рассчитывать на благосклонность судьбы?
– У каждого есть право задавать вопросы.
– Тогда, наверное, мне не следует ограничиваться только ими. Нужно что-то делать. После Нолана осталась куча вещей. Требуется разобрать их. Я все тянула с этим, но когда-то решусь.
– Когда будете готовы.
– Я уже готова. В конце концов, все теперь принадлежит мне. Он завещал.
