расчерченных проселочными дорогами, в основном обрывающимися у заросших самшитом каньонов, но так же выводящими в долину, к шоссе, к так называемой цивилизации.
Фаско знал, куда сворачивать, потому что он тоже умел все рассчитывать вперед.
Самым большим риском было оставить машину на обочине дороги. Но даже если кто-то ее видел и далее решил почему-то записать номер, ничего страшного. В конечном счете, выяснилось бы, что машину взял напрокат человек, воспользовавшийся фальшивыми документами.
Так что Фаско, вне всякого сомнения, оставил машину где-то неподалеку.
Вряд ли он проделал большой путь пешком, обремененный таким грузом — армейской винтовкой с качественным оптическим прицелом.
Особенно если учесть, что он хромал.
— Всё как на ладони, — заметил один из полицейских. — Проще, чем стрелять перепелов. Любопытно, чем этот тип насолил так сильно?
— Кто сказал, что он в чем-то виноват? — возразил другой. — В наши дни убивают из-за пустяков, а то и просто так.
Майло рассмеялся.
Полицейские удивленно повернулись к нему.
— День выдался длинным, ребята, — сказал он.
— День еще не кончился, — сказал Бывалый Турист. — Нам еще нужно найти этого придурка.
Майло снова рассмеялся.
Глава 36
Ноябрь в Лос-Анджелесе самый прекрасный месяц. Температура становится терпимой, воздух приобретает скрипящий чистый аромат без примеси запаха бензина и выхлопных газов, золотистое ласковое солнце становится похоже на прозрачную карамель. В ноябре забываешь, что индейцы-чумаши называли залив, где раскинулся город, Долиной дыма.
В конце ноября я отправился в Ланкастер.
Прошло полтора месяца после зверского убийства Элдона Мейта. И несколько недель с тех пор, как Майло закончил опись содержимого четырех картонных коробок, обнаруженных в камере хранения в Панорама-сити, в ячейке, которую Пол Ульрих снял под именем Луи Пастера.
На эту ячейку вывел ключ, найденный на туалетном столике в спальне Ульриха. В самом доме не оказалось ничего особенно интересного. Таня Стрэттон съехала оттуда через несколько дней после стрельбы в Малибу.
Коробки заполнялись методично, старательно.
В первой лежали аккуратно вырезанные газетные статьи, в строгом хронологическом порядке, в конвертах с именами жертв. Все подробности самоубийства Роджера Шарвено, а также обстоятельства смерти молодой девушки по имени Виктория Ли Фаско.
Во вторую были уложены тщательно разглаженные предметы одежды — в основном женское нижнее белье но также несколько платьев, блузок и платков.
В третьей Майло обнаружил больше ста ювелирных украшений в полиэтиленовых пакетах, преимущественно дешевых безделушек, среди которых было несколько дорогих антикварных вещей. Часть побрякушек можно было связать с убитыми и пропавшими без вести, большинство — нет.
В четвертой и самой большой коробке находился пенополистироловый термос, заполненный пакетами, завернутыми в плотный пергамент, переложенными кусками сухого льда. Сотрудник камеры хранения вспомнил, что доктор Пастер заходил приблизительно раз в неделю. Очень милый господин. Роскошные усы, в старинном стиле, какие можно увидеть в немом кино. Пастер шутил, говорил о спорте, охоте. С момента его последнего визита прошло уже довольно много времени, и почти весь лед растаял. От коробки начало попахивать. Майло предоставил коронеру разворачивать пакеты.
В дальнем углу ячейки лежали ружья и карабины, все смазанные, в рабочем состоянии, несколько коробочек с патронами, два набора хирургических инструментов, один японского производства, другой сделанный в США.
Газеты представили это так:
Наступил ноябрь, а я все размышлял, как же я ошибался, причем по совершенно различным пунктам. Несомненно, Раштона — Берка — Ульриха позабавили бы мои попадания пальцем в небо. Впрочем, вряд ли он нашел бы много радости в том, что унизил меня.
Один раз я звонил Тане Стрэттон, она мне не ответила. Я попробовал связаться с ее сестрой. Крис Лэмплер оказалась более общительной. Мой голос она не узнала. И не должна была узнать; при встрече мы обменялись лишь парой слов, и Крис приняла меня за полицейского.
— Как вы вышли на меня, доктор Делавэр?
— Я работаю консультантом в полиции, пытался связаться с Таней. Она мне не перезвонила. Вы значитесь как ее ближайшая родственница.
— Да, Таня не будет с вами говорить. Вообще ни с кем не будет. Она и так в ужасе после всего того, что говорят о Поле.
— Не сомневаюсь, — сказал я.
— Это... в это невозможно поверить. Если честно, и я в ужасе. Скрываю все от своих детей. Они его знали. Мне Пол никогда не нравился, но я не могла и подумать... Так или иначе, Таня сейчас встречается с психиатром. Тем самым, кто помогал ей в прошлом году, когда она была больна. Главное, новых рецидивов болезни больше не было. Таня только что прошла полное обследование.
— Рад это слышать.
— Не сомневаюсь. Мне бы очень не хотелось, чтобы... Все равно, спасибо что позвонили. На самом деле, полицейские были молодцами. Не беспокойтесь о Тане. Она сама со всем справится — она крепкая.
Ноябрь выдался загруженным. Много новых пациентов; моей секретарше звонили, кажется, непрерывно. Я работал без отдыха, выделяя для звонков обеденный перерыв.
Звонки, на которые никто не отвечал. Я оставлял сообщения Ричарду, Стейси, Джуди Маниту. Попытка связаться с Джо Сейфером привела к письму, подписанному его помощником.
Я много размышлял о поездке в Ланкастер, мысленно составил перечень причин не ездить туда, записал их на бумагу.
Я достаточно часто рекомендую поступать так своим пациентам, но мне это помогает редко. Изложив все на бумаге, я стал совсем дерганным и уже не мог успокоиться. Возможно, все дело в моем головном мозге — какой-то химический дисбаланс. Черт побери, в последнее время всё валят на это. А может быть, все объяснялось тем, что моя мать называла «ослиным упрямством в энной степени».
Каким бы ни был диагноз, я перестал спать. Утром я вставал с головной болью, становился раздражительным без причины, тщетно бился над тем, чтобы оставаться вежливым. К двадцать третьему
