того, что внимательно изучил меня, поэтому мы прошли всю старую систему оформления допуска к секретным сведениям. Наконец мне удалось удовлетворить его любопытство присланной по факсу копией моего старого контракта с полицией Лос-Анджелеса, где я значился консультантом, и несколькими страницами моих письменных показаний по делу Ингаллса. Несмотря на это, Фиорелле задавал мне больше вопросов, чем отвечал на мои по делу Анжелики Бернет.
Никаких серьезных зацепок не было, и убийцу не нашли.
— Думаю, это какой-нибудь шизик, — сказал Фиорелле. — Вы психиатр, вот и скажите мне какой.
— Сексуальный психопат? — предположил я. — Обнаружены признаки изнасилования?
— Я этого не говорил. Мертвая тишина.
— Так что же там было от душевного недуга?
— Когда тело молодой красивой девушки режут на куски и бросают в узком переулке, мне это кажется делом рук психически ненормального человека, док. А у вас в Лос-Анджелесе это считается в порядке вещей?
— Это зависит от дня недели. — Он засмеялся коротко и хрипло. — Таким образом, — продолжал я, — никто из коллег Бернет по танцам или из музыкантов не попал под подозрение?
— Нет, сплошные придурки, в основном девки и голубые. Перепуганы до безумия. Все клялись, что любили девушку.
— Даже когда она получила ведущую роль?
— Ну и что?
— Я заподозрил зависть.
— Док, побывав на месте преступления, вы не стали бы думать вообще. Это было… страшно, омерзительно.
Все еще размышляя о возможной встрече Чайны с настойчивым поклонником-преследователем, я спросил его о публичных музыкальных мероприятиях, происходивших в период, когда было совершено убийство.
— Шутить изволите? Это университетский городок, остальное — Гавудnote 5. Здесь у нас ничего, кроме мероприятий, не бывает.
— Что-нибудь непосредственно связанное с музыкой? Объединения критиков, журналистов, фанатов?
— Нет, не помню ничего подобного. И, док, честно говоря, я не понимаю, что вас заставляет лаять на это дерево.
— Лучшего не дано.
— Ладно, может, вам удастся что-нибудь отыскать. И держите эту муру с шизофрениками там у себя на левом берегу. Нет, я не вижу ничего общего между убийством этой девушки и делами, которые вы расследуете. Я обнаружил более похожее дело в Балтиморе, но и оно повисло.
— Кто был жертвой в Балтиморе?
— Одна секретарша, расчлененная так же, как и мисс Бернет. Какая разница, я же сказал вам, что ничего из этого не получилось. Полиция Балтимора поймала одного лунатика, а он взял да повесился. Мне пора бежать, док. Желаю вам теплой приятной погоды в Лос-Анджелесе.
Я поискал во Всемирной паутине сведения о самоубийствах, совершенных в Балтиморе, но не нашел там ничего схожего ни с убийством Анжелики Бернет, ни с другими убийствами.
Ключевым словом, похоже, стало слово «ничего».
В течение тех же десяти дней случилось кое-что еще. В один из вечеров мне позвонил Тим Плачетте и сказал:
— Извини за небольшую недавнюю стычку.
— Ничего страшного, — ответил я.
— Страшно или нет, но мне следовало помолчать… Она в самом деле дорога мне, Алекс.
— Уверен, что так оно и есть.
— Тебе не нравится этот разговор.
Что-то в его голосе — отчаяние, страх, проистекавшие от глубокой любви, — изменило мое настроение.
— Я ценю твой звонок, Тим. И не собираюсь вставать на твоем пути.
— Я не пытаюсь быть блюстителем порядка, это свободная страна. Если тебе понадобится зайти, заходи.
У меня изменилось настроение. Вот здорово, дружище. Но я понимал, что он прав. Жизнь будет спокойнее для всех нас, если я буду держать дистанцию.
— Нам всем нужно идти вперед, Тим.
— Хорошо, что ты так говоришь… Робин… и еще Спайк… я становлюсь настоящим ослом.
— Так случается, когда в деле замешана женщина.
— Верно.
— Будь здоров, Тим.
— Ты тоже не болей.
Через два дня после этого позвонила Робин.
— Не стоило бы тебя беспокоить, но не хочу, чтобы ты узнал об этом от кого-то другого. Журнал «Гитаристы» публикует мой краткий биографический очерк. Признаться, это безобразно. Я знаю, иногда ты покупаешь этот журнал, поэтому опасалась, что натолкнешься на этот очерк.
— Назови мне номер журнала, и я непременно куплю его.
— Этот номер сейчас готовится к публикации. Я дала им интервью некоторое время тому назад, но они не предупредили меня, что опубликуют его. Сегодня же позвонили и сказали, что оно выходит. Эта публикация, вероятно, усложнит мою жизнь тем, что теперь количество заказов на работу возрастет. Впрочем, какая разница? Оказываться время от времени в свете рампы приятно.
— Ты заслуживаешь этого.
— Спасибо, Алекс. Как дела?
— Движутся.
— Есть что-нибудь новое о Беби или художнице?
— Нет.
Когда мы были вместе, Робби никогда не спрашивала меня о таких вещах. Может, это объясняется ее привязанностью к Беби-Бою. Или тем, что теперь жизнь Робин не зависит от того, что я делаю.
— Уверена, если кто и разгадает эту загадку, так это ты.
— Ах, ну что за ерунда, сударыня.
— Пока, — сказала она, и от веселых ноток в ее голосе день для меня стал немного светлее.
Майло позвонил мне домой в следующий четверг, после девяти вечера. Сиротливый вечер проведенного в одиночестве дня. Я написал свои последние отчеты, собрал данные для моего бухгалтера и занялся домашними делами. Когда зазвонил телефон, я ел ребрышки, доставленные мне из ресторана, и допивал пиво «Гролш». Притушив свет и увеличив громкость телевизора с большим экраном, я просмотрел обе части кинофильма «Магнолия» и в который уже раз убедился, что это работа гения.
Предшествующие две ночи я спал у Элисон, просыпался в ее опрятной девичьей спаленке, улавливал запахи духов и завтрака, клал свой небритый седой подбородок на милые мягкие простыни, а мой разум витал где-то между восторженным наслаждением и полной дезориентацией.
Никаких разговоров ни о Гранте, ни о Робин, и она казалась довольной — или только притворялась. Элисон перенесла назначенные встречи, взяла выходной, и мы поехали вдоль побережья. Остановились на ленч в «Стоун-хаус», в Монтесито. Потом продолжили путь в направлении Санта-Барбары, прогулялись вдоль пляжа и далее по Стейт-стрит к художественному музею, где посмотрели выставку портретной живописи.
Черноглазые, чрезмерно умные дети Роберта Генри, томные, ранимые женщины Рафаэля Сойера, денди и разодетые в пух и прах женщины нью-йоркской богемы Джона Коха.
Бледнолицые, апатичные брюнетки Сингера Сарджента, которые заставили меня выше оценить достоинства Элисон.
Поздний обед на пирсе в Харборе затянулся до одиннадцати часов ночи, так что в Лос-Анджелес мы
