всего лишь знаком его действительного общественного положения. Как заметил один из гостей Италии: «Большинство венецианцев полагают себя cavaliere, что на самом деле вовсе не имеет отношения к рыцарству, но скорее напоминает теперешнего сквайра в Англии».
В швейцарском Золотурне в 1760 году Казанова предупреждает друга не «читать или не касаться любых моих бумаг, поскольку я храню секреты, которыми не вправе свободно распоряжаться», а в Бонне в том же году австрийский военный атташе охарактеризует его как «опаснейшего шпиона, способного на величайшие преступления, связанного с кругом агентуры и голландскими офицерами».
К сожалению, все в итоге сводится просто к косвенным указаниям на то, что Казанова работал, время от времени, на французов в качестве информатора или что он добился обещаний выдать ему деньги взамен на добытые полезные сведения. Это напоминало карьеру его современника, графа де Сен-Жермена, и сеть знакомств, которыми Казанова окружил себя, став самозваным аристократом, не имеющим гражданства французом и венецианцем, оккультистом и предсказателем, позволяла ему поддерживать неустойчивое, бесцельное существование. Некоторые видят в его образе жизни доказательство того, что Казанову, в основном, поддерживали масоны — как вербовщика и шпиона, — но их ресурсы не были столь велики, как у мадам де Помпадур, и к тому же у них не было необходимости в содержании «специального доверенного лица». Двору Версаля тоже вполне хватало собственного корпуса чиновников и не требовались специфические способности Казановы для какой-либо секретной дипломатической работы.
Покинув Бонн, Кельн и двор курфюрста Саксонии, Казанова весной 1760 года перебирается в Вюртемберг, а затем ко двору тамошнего герцога, Карла Евгения, в Штутгарт. Потом он приезжает в Цюрих, через бенедиктинское аббатство Айнзидельн, в котором подумывает о вступлении в орден созерцательных монахов и о возвращении к своим научным и литературным занятиям взамен скитальческой жизни. Но случайно он встречается с баронессой де Ролл, которая впоследствии произвела впечатление на Джеймса Босуэлла, и приходит к заключению, что ему лучше следовать за ней в Золотурн, нежели своему слабому стремлению к монашеской жизни.
Весной 1760 года Казанова потерпел убытки. В апреле в Цюрихе он был вынужден заложить часть своего имущества в ломбард под залог, выручив около восьмисот золотых луи, в то время как чистая стоимость тех же активов в Париже оценивалась в серебряном эквиваленте свыше ста тысяч экю, шестисот тысяч турских ливров или не в одну тысячу луидоров. Он отправился в Берн, а затем периодически жил то в Лозанне, то в Золотурне, поскольку в Швейцарии, административно разделенной на независимые союзные кантоны, высшее общество не было собрано в одном столичном городе, а распределялось между соперничающими центрами. В библиотеке Берна сохранилось письмо, которое проливает свет на кочевую жизнь Казановы того периода. Его воспоминания полны любовных «схваток», главным образом с баронессой де Ролл, и подробностей о купании нагишом в Берне. Тем временем местные жители признали уникальность Казановы, что-то присущее ему, увлекательное и неуловимое одновременно. Письмо от магистрата Берна в Рош к академику Альбрехту Галлеру, которому хотел быть представлен Казанова, говорит:
У нас здесь в Берне появился иностранец, назвавшийся шевалье де Сенгальтом… которого настоятельно рекомендовала [нам] знатная дама из Парижа. Он уехал отсюда позавчера в Лозанну, откуда предполагает направиться к Вам в гости. Этот иностранец стоит того, чтобы Вы его увидели, он безусловно будет Вам любопытен, ибо он является загадкой, кою мы оказались не в состоянии разгадать здесь… Он не знает столько же, сколько Вы, но знает много. Он говорит обо всем с большим пылом, кажется, он повидал и прочел поразительно много. Он сказал, будто знает языки… Он получает каждый день по почте значительное количество писем и пишет каждое утро… Он говорит на французском языке как итальянец, поскольку получил образование в Италии. Он считает себя свободным человеком и гражданином мира… Ему больше всего по вкусу естественная история и химия, мой двоюродный брат Луи де Мюральт, который сильно привязался к нему, полагает, будто это — граф де Сен-Жермен. Он продемонстрировал мне свои познания в каббале, которые изумительны, если они истинны, и сделал какой-то колдовской ром… В целом, он очень необычный человек, и как нельзя лучше одет и экипирован.
Таким было впечатление, которое производил тридцатипятилетний шевалье де Сенгальт, безотносительно от стоящей отдельного упоминания его прежней славы как беглеца или будущей известности в качестве распутника.
Акт IV, сцена II
Шевалье де Сенгальт
1761–1763
«Я дурного мнения о тех, кто придает большое значение титулам», — однажды сказал император Иосиф II Казанове [шевалье де Сенгальту], и он, Казанова, каждое слово которого, являло мысль, а каждая мысль — книгу, ответил: «Так что же остается думать о тех, кто их продает?»
Казанова путешествует почти все время до начала 1760-х годов. Поскольку в Европе завершилась Семилетняя война — которая могла препятствовать легким поездкам — шевалье де Сенгальт недолго живет в Экс-ле-Бене, Гренобле; Авиньоне, Марселе, Ментоне, Монако, Ницце, Генуе, Флоренции, Риме и Неаполе. Затем, возвращаясь снова на север, он останавливается в Риме, Флоренции, Болонье, Модене, Парме и Турине, где сотрудничает с чиновниками португальского правительства и отправляется с ними на мирный конгресс в Аугсбурге в 1763 году. Туда он добрался через Шамбери, Лион, Париж, Шалон, Страсбург, Мюнхен и опять Париж, заехав еще и в Аахен. Потом он перебирается в Безансон и Женеву, Лион, Турин, Милан, Геную, Антиб, Авиньон, Лион и Париж, пока наконец не решает в 1763 году осесть в Лондоне.
Казанова закрывает дом в Париже, и его жизнь становится все более похожей на жизнь бродяги без родины. Он превращается в странствующего господина, персонаж, который, по всей видимости, был возможен только в восемнадцатом веке до революции.
После длительного визита к Вольтеру Казанова пересек Альпы и направился в Рим и Неаполь. Последний был особым местом: городом, который всегда был добр к нему в прошлом и где у него были основания считать себя отцом, по крайней мере, двоих детей — дочки Анны Марии Монти-Валлати и сына от Терезы Ланти. Он остановился в Экс-ле-Бен, а затем в Экс-ан-Савойе, где в июле 1760 года на водах встретил монахиню-аристократку, которую сначала принял за М. М. Это была не она, но в мемуарах он оставил за женщиной тот же псевдоним. Она напоминала его бывшую любовницу внешне и в привычках и кроме того, тоже была в определенной степени распутна и была «на водах» в том. смысле, какой часто подразумевался в восемнадцатом столетии: она скрывала в Эксе свою беременность. Казанова помогал ей в этом и в поиске опиума, чтобы усыпить ее компаньонку, но план обернулся бедой — произошла передозировка, и компаньонка умерла. Двое виновных, они на какое-то время стали любовниками, и Казанова, как часто у него случалось, сочетал в себе альтруизм и эгоистичное желание доставить себе удовольствие, использовав ситуацию. «С учетом моего характера, было невозможно мне отказаться от нее, но сие не делает мне чести; я стал любовником этой новой М. М. с черными глазами и был полон решимости сделать все для нее и, конечно же, не позволить ей вернуться в монастырь в том состоянии, в котором она была». Но тем не менее она отправляется обратно в монастырь, а Казанова уезжает в Гренобль.
Здесь он получает письмо от маркизы д’Юрфе, с которой по-прежнему поддерживал хорошие отношения, к мадемуазель Ромэн-Купье. Далее история могла бы показаться придуманной, но она целиком совпадает с известными нам фактами драмы, вскоре разыгрывавшейся в Париже. Казанова составил гороскоп мадемуазель Ромэн-Купье и расшифровал ее имя и дату рождения и т. п. в соответствии с каббалистическими цифрами, предсказав, что она станет любовницей Людовика XV. Джакомо представляет свой рассказ как неудачную попытку соблазнения, основанную на той вере, что он в нее вселил.
