Насколько мы близки

держала на столе своего кабинета вазу со сластями для лошадей. Они любили Наоми.

– А до каких пор наезднику требуется тренер? – поинтересовалась я как-то у Рут. – Ну, научилась ты сидеть верхом и преодолевать препятствия – что еще остается, кроме как упражняться?

– Советы специалиста нужны всегда, – ответила Рут. – А Наоми – лучший тренер в округе.

О талантах своего тренера Рут говорила с неизменным восхищением, но Наоми я, в сущности, не знала. Что-то в этой женщине вызывало во мне легкое недоверие; впрочем, возможно, у нас просто было очень мало общего. Она редко приезжала в город, а жила рядом с конюшнями в навечно припаркованном автофургоне, компактное нутро которого детей тоже завораживало. Притягательность природы и неограниченной свободы, даже тесного уюта дома на колесах, – эти соблазны я понимала и была рада, что девчонкам они доступны. От вида Рут, во весь опор скачущей на лошади, захватывало дух: мягкие движения, полное слияние с животным. Но сама я из запоздалого скаутского страха так никогда и не оценила лошадей и верховую езду.

В тот единственный раз, когда Рут уговорила меня покататься вместе с ней, я выбрала шотландца с глуповатой мордой, который нисколько не возражал, пока Наоми его седлала. Однако я недооценила тупое животное. Несмотря на все мои старания -я злобно орала, колотила ногами по его бокам, дергала за поводья, – пони невозмутимо добрел до ближайшей рощи, где под ветвями низкорослой яблоньки и сбросил меня, аккуратно и сознательно, на подгнившую подстилку из падалицы. Израненная, липкая и униженная, я сдалась на третьей попытке вернуться в седло, наотрез отказавшись от предложений хохочущей Рут испытать другую лошадь. Наоми тоже смеялась, но за ее смехом я уловила презрение к дилетанту.

«ТЫ УЖЕ ОБНЯЛ СЕГОДНЯ СВОЮ ЛОШАДКУ?» – вопрошала наклейка на бампере машины Рут.

Как вообще можно любить лошадь? Как можно обнимать и ласкать огромного, мощного зверя, который способен тебя умышленно искалечить и даже убить? Как можно любить животное, которому хватает ума учуять страх человека и действовать исходя из этого страха; животное со смертельно опасными, как пушечные ядра, копытами и колоссальными зубами, длиной и цветом смахивающими на клавиши старого пианино? Мне не понятен замысловатый язык седел, уздечек и поводьев, подпруг, мундштуков и ремней, мастей, крупов и челок. В лошадях я люблю лишь их запах, приятный, чуть плесневелый аромат сухого сена, конюшен и кожаной упряжи, – теплый и пряный, почти человеческий запах.

За ручьем дорога сужалась почти до тропинки, бегущей по лугам до далекой каемки вечнозеленых кустов. Пейзаж в рамке беленых изгородей поражал классической пасторальной красотой. По одиночке, прямо на солнышке или сгрудившись в тени древних дубов, щипали траву две дюжины лошадей -шеи грациозно изогнуты, хвосты лениво отгоняют надоедливых мух. Ни мое появление, ни поднятые колесами машины клубы пыли не нарушали безмятежность животных. Я ехала дальше, рассчитывая найти Рут с девочками на одном из трех кругов для выездки неподалеку от конюшен. Однако, если не считать разновысотные барьеры и искалеченные копытами кусты в центре, круги были пусты.

Я затормозила на утрамбованном пятачке импровизированной парковки, между «универсалом» Рут и открытым красным джипом Наоми, за долгие годы выгоревшим до телесного цвета. Душный кабинет Наоми, со стенами и полками сплошь в наградных лентах и призах, тоже оказался пуст. Офис вплотную примыкал к конюшне, и я двинулась по тусклому пыльному проходу, где все стойла пустовали, пока их жильцы насыщались на пастбище.

– Рут! – позвала я. – Бетти! Слоун! – И наконец: – Наоми?

С противоположного конца коридора донесся какой-то шум, я развернулась и пошла назад, на ходу читая таблички с кличками лошадей у каждого стойла – грубо вырезанные в дереве и украшенные обжигом буквы. Вечернее развлечение Наоми, не иначе, в приступе стервозности отметила я.

На выходе из конюшни меня на миг ослепил сноп света из распахнутой двери. А то, что открылось за дверью, парализовало.

Медношерстная кобыла была распята в центре круга. Распята – в буквальном смысле. Свинцовые вожжи, натянутые на подпорки, фиксировали ее голову, и лишь громадные серые глаза с желтоватыми белками стреляли в разные стороны. Гигантский язык то и дело ощупывал металл шипованной распорки, едва не протыкавшей нежную плоть губ. Подобные кандалам цепи, охватывающие лодыжки задних ног кобылы, тянулись к железному столбу, отчего ее передние ноги неестественно распластались. Хвост подхвачен и жалким мешком привязан к крупу. Неподвижное, скованное, животное издавало рвущие сердце вопли.

В поле зрения появилась Рут с обернутым тряпкой прутом в руке. Небрежно хлопнула прутом по заду кобылы и гаркнула:

– Отлично! Теперь от нее пахнет так, что ему не устоять! Ведите!

– С дороги! – прозвучал голос Наоми. – Стань поближе к ее голове. Наш мальчик возбужден и опасен.

Из дальнего, невидимого для меня края, пятясь мелкими шажками, в круг вышла Наоми, с явным трудом и всяческими предосторожностями ведя за собой другую лошадь.

Жеребец был грандиозен. Упираясь, вставая на дыбы, угрожающе прядая ушами, он бил копытами, фыркал и сопротивлялся все то время, пока Наоми подтягивала его к распятой кобыле.

Гигантские копыта вырывали комья из земляного пола, а из мощного корпуса жеребца вдруг вывалился немыслимых размеров член. Торчащий шланг из плоти толщиной превосходил среднее запястье, был ярко-розов, раздут и вульгарен. Пока я, онемев, следила за разворачивающимся передо мной спектаклем, жеребец дергался взад-вперед перед раздвинутыми задними ногами кобылы, задевая выпуклыми коленями ее дрожащий круп. Наконец рванул вверх, тяжело и неуклюже оседлав скованную кобылу.

И тут я их увидела. Наших девчонок, в футболочках, с трогательными хвостиками. Тоненькие ручки и ножки накрепко прицепились к шаткому заграждению, распахнутые глаза светятся натугой осмысления, рты раскрыты от ужаса.

– Рут! – завопила я, обретя наконец голос. – Рут! Не надо!

Мольба не была услышана, утонув в глухих ударах копыт о землю и круп кобылы, в яростных стонах и фырках взбешенного жеребца, во всех нервозных, устрашающих звуках, заполнивших душную атмосферу конюшни. Последний раз зверь рванул вверх и вперед, обрушив блестящий от пота торс на распятую кобылу. Под его огромной тушей она казалась съеженной, повергнутой в ужас, покоренной. У меня самой при виде этого жестокого приступа дрогнули колени, грозя подкоситься, а рту стало горячо и вязко от горькой слюны.

– А вдруг мы сейчас сотворим чемпиона штата?! – крикнула Наоми, не отходя от накрепко сцепленных лошадей. Забыв о детях, она игриво ткнула Рут в плечо, а потом с безобразной гримасой заржала и облапила Рут за спину.

Я стояла в проходе, стискивая кулаки, и меня трясло от чистейшей, опасной ярости.

– Рут!

Она оглянулась, заметила меня.

– Прил! – воскликнула весело, ничего не подозревая.

Убедившись, что Наоми справляется с обеими лошадьми – и с дрожащей кобылой, и с выдохшимся жеребцом, – она подошла ко мне.

– Каково? – Ее распирало от удовольствия. – Видела когда-нибудь, как спаривают лошадей? Классное зрелище, а-а?

Я открыла рот, но Рут еще не высказалась:

– После такого даже ты станешь феминисткой, верно?

– Как ты посмела, черт бы тебя побрал? – Я вцепилась ей в локоть – резко, с силой и наверняка больно. Сохранять хоть видимость самообладания было непросто, мой голос угрожающе скрипел, я толкнула ее назад, в сумрак конюшни, долой с детских глаз. – Как ты посмела - на виду у Бетти и Слоун?!

Рут посмотрела сначала на мои стиснутые кулаки и только потом в глаза.

– Спокойнее, Прил, – ровно отозвалась она. – Дети были в полной безопасности.

– В безопасности? – передразнила я сипло, с глухой, но явственной угрозой. –