детьми?» Отец затянулся поглубже и ответил: «Тебе достанется Джеймс, мне – Чес. Ну а Рут… Рут разыграем в орел или решку».
Я онемела от беспримерной жестокости подобного предложения.
– Об этом я никому никогда не рассказывала. Даже в «Ариадне», – добавила Рут с бледной улыбкой. – Все ради блага детей, – вздохнула она, и взгляд ее затуманился не рассосавшейся с годами болью. – На следующее лето в лагерь отправили
Распахнув окно, Рут речитативом прочирикала абракадабру, которую я не слышала и о которой не вспоминала лет двадцать: заунывный индейский напев, эхом носившийся меж холмов «Киавасси». Тайное общение было доступно всем скаутам, вне зависимости от возраста, – хватило бы упорства запомнить странные звуки да отваги выкрикнуть их, не зная, чей голос отзовется.
– Ай лоу ини мини кау кау ммм чоу чоу ки воу воу! – пропела Рут.
Со двора, голосом Слоун, прозвучал ответ:
– Шим шам хилли билли уам там томму оу!
Рут самозабвенно, месяцами, твердила индейский клич, пока дочь не выучила его назубок. Отвернувшись от окна, Рут ухмыльнулась и победоносно вскинула кулак:
– Работает!
Адвокат не задал вопрос так, как мне бы хотелось.
А Рут снова кивнула и улыбнулась – той ослепительной, ватт на тысячу, улыбкой, которая так часто предназначалась мне одной, улыбкой, что сопровождала нашу дружбу, каждый ее обыденный или значительный миг. Мой отец обожал цитаты и афоризмы – как чужие, так и свои собственные. «Нельзя 'иметь детей', – нередко повторял он. – Можно лишь какое-то время о них заботиться».
И тогда я заговорила слишком быстро, слишком громко, словно скрывая ложь и неуверенность. Я использовала глагол в прошедшем времени, словно и впрямь вычеркнула Рут из настоящего. Я слишком упорно возражала, словно в попытке убедить саму себя. Но это не так. Напротив, я просто была уверена.
Страх, мрачные предчувствия, терзания и ожидание… И в результате – каких-то десять минут на месте свидетеля.
Судье для вынесения приговора понадобилось пятнадцать. Слоун и Грейсон Кэмпбелл останутся с отцом. К чести Рида, обошлось без рукоплесканий, ухмылок и победных жестов.
К чести Рут, обошлось без слез.
Глава четырнадцатая
У-У-У-У-У-У-У-У-У. Улицы за две от нас ревет сирена. Я съеживаюсь от звуков тревоги и страха. Меня теперь многое пугает, вгоняет в ступор. Резвый топоток белок по крыше я принимаю за шаги грабителя на чердаке, долбеж дятла по непрошибаемым водосточным желобам нашего дома – за треск оконных рам под ломом ночного вора. Внезапное появление одинокого бегуна или велосипедиста на тротуаре отзывается потоком мерзких мурашек по моей спине. Детей нет дома целыми днями, Рут и Рослин тоже нет… и я запираю входную дверь на все замки.
Вокруг все изменилось. Поезда по-прежнему мелькают мимо, и мусоровоз с тем же чавканьем и скрипом совершает свой объезд, но нет детей – некому стремглав продираться сквозь заросли кудзу, некому сломя голову вылетать на обочину, чтобы полюбоваться ежедневным действом. Еще несколько лет назад дети завороженно следили бы за работой отбойного молотка на соседнем дворе, наверняка сравнивая его оголенный мотор с перпетуум мобиле. Вот только они больше не дети.
– Нужно шагать вперед, – однажды сказала Рут. – В противном случае умрешь или застынешь. Как акула или бетономешалка.
Тогда я решила, что она говорит о браке. Не о себе.
Некому больше играть в «Салон красоты»… впрочем, я бы теперь и не стала. Месяц назад я безжалостно обрезала волосы под модель со снимка, который тайком выдрала из библиотечного журнала.
– Стимул будь здоров! – одобрила бы Рут, покатываясь со смеху.
– Ага! Типичная Джейн Эйр! – простонала бы я в ответ.
– Ма-ам! – орет из своей спальни Джей.
Усталость в его голосе смешана со скукой и раздражением. Мне знаком этот тон. Сколько раз я слышала его от детей – в ответ на требование убрать в комнатах, от Скотти – во время супружеских стычек. И от прокурора на суде.
Я иду на клич сына со вздохом облегчения – по крайней мере, он занят делом, мается с домашними заданиями. Едва ли не с гордостью за собственную посредственность Джей на днях объявил: «Ровненько, а?» – и выложил перед нами табель со сплошными тройками.
– Чем помочь? – спрашиваю я, поднявшись к сыну.
Однако дело, оказывается, не в домашнем задании. Нависнув над сгорбленными плечами Джея, я обнаруживаю перед ним анкету психотерапевта.
Строчки для ответов в основном зияют пустотой, хотя местами корявый почерк Джея залез и за поля.
– Вот! – Сын тычет в один из вопросов. «Вы мастурбируете, – гласит пункт анкеты. – Вас это тревожит?»
В последнюю секунду я успеваю проглотить смешок.
– Мам! Оральный секс – это что? – поинтересовался у Рут девятилетний Грейсон.
– Красивая сказка, – последовал небрежный ответ.
Глянув на предыдущий пункт, я читаю: «Как по-вашему, чего ждет от вас мама?»
«Как по-вашему, чего ждет от вас отец?»
В откровенном расчете на шок с моей стороны, Джей задирает голову и ухмыляется с ядовитым прищуром.
– Достаточно одного слова: «нет», – советую я бесхитростно, игнорируя провокацию.
Джей ненавидит сеансы у психолога, но Скотти, несмотря на возмущение по поводу расценок частного специалиста, тем не менее поддался на мои уговоры. Джей поделился со мной ночными кошмарами – ему кажется, что его пальцы распухают, обретают перепонки и стягиваются завязками, наподобие бейсбольных перчаток.
– Ваша тревога полностью оправданна, – поддержал меня доктор Мартин восемь месяцев назад.
Я позвонила ему с рассказом о неуклонно ухудшающихся отметках Джея, о его пугающей враждебности и поделилась своими предположениями о причинах: смерть Рослин и уход Рут.
– Родители склонны безосновательно и безответственно преувеличивать забывчивость и беспечность детей, – добавил он.