на пристань речного флота, для которого в это время года навигация уже закончилась. За спиной у него стоял непрекращающийся гул транспортного потока, а впереди — смертельно холодная тишина речной глади. Он стоял между небом и землей, обводя взглядом противоположный берег, который упирался в горизонт. Он ни о чем не думал, уступая напору собственных ощущений… Фактически основные его мысли представляли собой лишь артикулированное восприятие, то есть повернутые в языковую сферу неясные, смазанные чувства. Продолжая вышагивать по набережной, он спрашивал самого себя: что это, Господи, за имя? Кремер, чего ради? И только сейчас до него дошло. Само собой разумеется, это еще не было само задание, это была всего лишь мысленная подсказка: ему предстояло еще привыкнуть, но вот к чему? Он был призван сформировать представление о таком действии в самом себе, внутренне осознать это представление и таким образом сосредоточиться на нем… Все это являлось безумным и бесчеловечным планом, который мог родиться только в чьем-то больном воображении. Только вот он ни в малейшей степени не усомнился бы, и тем не менее одно это имя — Кремер, его Кремер, интуитивный преуспевающий человек… Нет, пока еще ни слова не было сказано о конкретном времени, ни о какой точной дате. Только упоминание Кремера, чтобы ему просигналить: нам точно известно, где ты, мы в любой момент можем тебя встретить, мы видим тебя, ты в нашей власти, ты под нашим наблюдением. Только вот кто мог быть заинтересован в том, чтобы ликвидировать такого безобидного человека, как Кремер, да еще таким вот откровенно вычурным образом? И чем еще могло все это закончиться? Может, обернуться тривиальной шуткой? Пожалуй, это едва ли было возможно, ведь звонивший в любом случае четко назвал имя: Левинсон, какой там еще Кремер? Кто это? В конце концов напоминание имени еще ни о чем не говорило, в этом не было никакой юридической зацепки! И если в своей гражданской жизни (о Господи, да что за чудо эта гражданская жизнь!) он, Левинсон, чему-нибудь научился и что-нибудь понял, то, наверное, все же это: в конечном итоге все, что не имеет под собой юридической основы, что лишено договорности и подписи, что не является отражением фаустовского духа, то не в счет, недействительно, ничто и вообще только декорация и фасад. Может, такой взгляд на вещи ошибка?
Расплывчатость эмоций: если этот Кремер — его Кремер (Кремер!), тогда ведь возникал вопрос о том, чтобы его предостеречь. Тогда как насчет противной стороны?.. В таком случае чего, собственно, хотели от него? И вообще, насколько все это всерьез? Это надо понимать уже как задание или испытание с целью проверки, как далеко он готов зайти. Он пытался представить себе абсурдность подобного шага… Сколь нереально было бы это, сколь невероятно, что он усомнился — может, он все это себе нафантазировал? Потом в его ушах снова зазвучал голос, какой-то неестественный, резкий, с придыханиями: вам понятно, Кремер?! Он мгновенно смекнул, как и предполагалось. Тот, иной, там, видимо, был безумцем, сумасшедшим, помешанным, и ему, Левинсону, вскоре предстояло стать таким же… Имя капиталиста-магната (это еще куда ни шло, если бы вообще не противоречило здравому смыслу!) он, наверное, все-таки воспринял бы, равно как и политического деятеля, прокурора, наследователя, супруга, партнера, но вот такого писателя, как Кремер? Того, кто что-то дал, подарил миру нечто ценное, без чего этот мир был бы беднее? Кто этого хотел? Тем хуже, если он оказался безумцем. А что же этот Кремер? Словно он сам был этим заправилой. Не углубляясь в суть вопроса, он, Левинсон, представил себе вероятность этого, но потом вновь отбросил данную мысль. Отверг, как и все прочие, не понимая, что предпринять… А может, обратиться в полицию? Однако чем он располагал, какими доказательствами? В его оценках сквозила мания преследования, болезненная навязчивая идея. Может, обратиться за помощью к другим? К кому? Ну конечно, к Лючии, да, к Лючии! Его вдруг мысленно неудержимо потянуло к Лючии. У него отложилось в памяти, как в свое время он бродил по Шультурблатту в Эймсбюттеле и вспоминал ее, ее теплоту, кожу и тело.
Та прогулка ему запомнилась еще кое-чем. Пока он бродил, он не видел ничего — ни домов, ни деревьев, ни людей, — его глаза, как поглощающие свет черные дыры, словно впитывали в себя взгляды. По сути дела, он был занят исключительно собой, словно у него началась линька. Будто весь укутанный и в шляпе, он переставлял ноги, перекатывал ступни с пятки на носок, отмерял все возрастающее расстояние быстрыми, размашистыми шагами, снова и снова отталкиваясь от земли, от этого шара, умножая достигнутый километраж — такое впечатление оставила о себе эта прогулка, которая все жила в нем и до сегодняшнего дня ассоциировалась с положительными эмоциями. Конечно, он отдавал себе отчет в том, что подобные блоки воспоминаний не являются однозначными, а эти конкретные мысли могли возникнуть во время прогулок по тропинкам или тротуарам. Но если такой образ был связан исключительное конкретной датой, степень достоверности и уместности, наверное, вызывала сомнение? Что же в итоге говорило против?
Кремер. Вероятно, упоминанием этого имени звонивший хотел лишь донести сообщение: предположительно — подлинный Кремер, но кто он? В кругу его знакомых не было никакого Кремера, да и почему местом действия оказался ресторан? Нет, послание было более чем однозначным: они снова дали о себе знать ради того, чтобы напомнить о себе, чтобы с ним встретиться и вызвать смятение, чтобы оказать на него воздействие, вторгнуться в его мысли и сознание… если оно вообще существует — сознание, в его память, желания и чувства. Они подбросили ему имя, как собаке кость, чтобы напомнить, и он это мгновенно вспомнил: его неуверенность являлась составной частью их плана, они намеревались нарушить его покой, вызвать раздражение, отвлечь внимание от себя и переключить на не принадлежащую ему среду. Именно так он увидел и воспринял все происходящее и наконец-то начал этому противостоять. Счет уже действительно шел на месяцы… Вся эта история тянулась с ноября: октябрь, ноябрь, декабрь, январские морозы, февраль… Время летело почти незаметно, он даже не обратил внимания на смену времен года, но вот в один прекрасный день поднял глаза и с удивлением увидел, как буксир через Альстер тащит из зимних эллингов к причалу целую флотилию маленьких шлюпок. Или они просто хотели ему показать, что он уже в их власти? А может, Кремер всего лишь пароль, чтобы дать о себе знать… только напоминание, увещевание? А намеки, знаки, книги Кремера? Долгое привыкание? И в какой-то момент последовало поручение, исполнение которого возлагалось на него… Таков был их план, они стремились отвести его внимание от себя, заморочить ему голову, подчинить своей воле, поработить его инстинктивное восприятие и сделать его зависимым от стороннего внушения. Они хотели им завладеть, сделать одержимым болезненной страстью, убить в нем волю, превратить его в послушное и сговорчивое орудие.
Впрочем, он был готов признать, что в какие-то моменты он даже заигрывал с этой мыслью, реально представляя себя… виновником, исполнителем воли третьей стороны при отсутствии собственных неблаговидных целей, бесконечно самоотверженным, послушным, совершенным и опасным (поскольку не имел к этому ни малейшего отношения!), что обернулось одинаково отвратительным и заманчивым ощущением и тайным удовлетворением от сознания того, что оказался простым орудием чужой воли. Откровенно говоря, это была развратная мысль, возникшая у него по чьей-то воле. Вообще становилось все более очевидным, что он уже давно приобщился к чужому образу мыслей, позволив увлечь себя в некую тайную трясину, куда его затягивало все глубже. Конечно, занимаясь самовнушением, он в любое время мог бы выйти из игры, но чем дольше затем размышлял на эту тему, тем решительнее в итоге приходил к выводу о том, что такой возможности для него никогда не существовало. Свободная воля являлась прекрасной выдумкой и одновременно фикцией, действительно красивой идеей, но, как он сегодня убедился, едва ли чем-то менее свободным, нежели свободная воля, причем среди сил, которые владели всем, ни одна не являлась столь сомнительной, как свободная воля.
Чего же хотели его заказчики, и кто они? Убедившись в том, что у него в руках не было ни одного серьезного доказательства их активности, он решил, что для него они не что иное, как однозначно фиктивная величина. Они, как черепно-мозговые паразиты, реально проникли в его жизнь, расположившись в его голове. И если даже исходящие от них силы действовали лишь на его нервную систему, они тем не менее давали о себе знать — тянули, дергали и рвали душу. Он ощутил себя объектом хладнокровно спланированного и четко исполненного искушения, которое в итоге обернулось откровенным принуждением. Но, как тогда выяснилось, только он стал самым подходящим адресатом —
