Сэмми включает холодную воду, раздевается. Забирается в ванну, держась обеими руками за край, представляя, как он сейчас зацепится за что-нибудь ногой и рюхнется. По радио передают десятичасовые новости. Обычное дерьмо. Плюс вода все еще обалденно горячая, приходится добавить еще холодной, прежде чем опуститься на колени. Яйца окунаются в воду. Первыми. Чего ж удивляться, что у человека в конце концов вены лопаются.
Сэмми понемногу погружается в воду, пока не принимает, наконец, положения, в котором, даже если кто-нибудь начнет ломиться в долбаную дверь, он этого все равно ни хера не услышит. Да если бы и услышал, отвечать все равно бы не стал. Хотя может, конечно, и Элен появиться. Так у нее же свои долбаные ключи есть. Ну, а если она их где-то забыла, подождет, ничего страшного. Разве что ей захотелось бы раздеться и поплескаться с ним вместе. Тогда можно было бы и подумать. При условии, что она к его телу прикасаться не станет. Прекрати, Элен, хватит, на хер, щекотаться, малыш, мне нужно отмокнуть, блин, понимаешь, о чем я, о чистоте, дурында, о чистоте! Сэмми смеется. Скоро он весь уходит под воду, соскальзывая пониже, пока ступни не упираются в дальний край ванны. Наконец-то в безопасности. Он лежит в тепле и покое, мир отступил далеко, со всеми его злоключениями и невзгодами, оставив Сэмми посреди огромного, бескрайнего океана, – крошечный островок, который лежит себе здесь, а мимо медленно проплывает кит, музыка увлекает за собою сознание, вроде чего-то христианское, исусе- христе, вот в чем гребаная проблема с этой страной, друг, ты словно в армии спасения состоишь и тебе даже на треханые полчаса не дают позабыть о боге, – слушаешь классные скрипки и банджо, а потом выясняется, что это тебя грузили на тему исус-меня-любит.
Ничего, не обращай внимания; пусть играет, и брось ты, на хер, брось…
А-а-ах – единственная проблема в том, что ты сейчас такой беззащитный, такой расслабленный, самое время какому-нибудь мудаку достать тебя – нет ничего проще, идеальное время, идеальное место, а у тебя и оружия никакого нет под рукой; ну никакого. Ты даже дверь в ванную не запер. Больше того, и входную на задвижку не закрыл. Да и хрен с ней, друг, нашел о чем волноваться. Хотя ты, бывало, совершал в жизни неверные шаги. Этого отрицать невозможно. А с другой стороны, никто тут не виноват, временами ты ощущал в себе силу, бросался в бой, делал то да се. И оно тебе же боком и выходило. Ты оказывался вовсе не таким сильным, как думал. Сколько раз это случалось. Так что будь настороже. Потому что иначе размякнешь; в апатию впадешь, понимаешь, станешь все принимать на веру. А это гребаная глупость. Во всей истории с потерей зрения есть хотя бы одна хорошая сторона – это урок, охеренный жестокий урок. Когда зрение восстановится, все будет иначе. Вот этим ему и следует заняться. Она была не права в их споре. Ну, том, в пятницу утром: не стоило ей говорить, что он не способен ничего заработать. Ладно, была у нее работа, приносившая несколько фунтов. А у него никакой не было. Все охеренно просто, друг, понимаешь, о чем я, основы экономики. Она была в дурном настроении. Не стоило ей затевать этот спор. Жалкое пособие раз в две недели. Разве на него проживешь, ни хрена. Она-то говорила, что это нормально, потому как у нее свои доходы имеются, но какого хрена, друг, нельзя же спать с женщиной и позволять ей, на хер, платить за все; он же не шмаровоз какой-нибудь, и не был им никогда, да, друг, это во-первых, он не из этих ублюдков.
Англия, ну да. Вот о чем он подумывает. Когда и если. Если и когда.
Если и когда. В том-то и вся разница. Не важно, что ты то и дело возвращаешься к этому, это ты, твоя задача, только твоя. Да та же ванна, правильная вещь, шаг в правильном направлении. Может, все же побриться. Ногти постричь на ногах. Те же гребаные глаза, друг, чем больше ты о них думаешь, существуют же шансы, что все это временно. Может, нерв какой в позвоночнике перекрутился; тогда требуется только раскрутить его обратно. А когда он раскрутится. Сэмми об этом и раньше с Элен говорил; Англия, Элен не возражала; вот только малыши, она не хотела уезжать от них слишком далеко. Пока они не подрастут. Нет, представляешь, потерять детей! Я о том, что это значит для женщины. Конечно, Сэмми тоже своего потерял, но тут дело другое. Плюс он все-таки с Питером время от времени видится. А она нет. Старушка Элен, друг, просто позор. Чего ж удивляться, что она подавлена. Хотя всякое даяние – благо. То есть если как следует вдуматься. Опять же, мальчишка сейчас в таком возрасте; сплошные неприятности; главное дело – к дури не пристрастился бы; Сэмми видел слишком много таких мудаков. Мальчишка вроде в порядке, но ведь ты ж наверняка-то не знаешь. Вообще-то, если б он знал, что Сэмми ослеп, то пришел бы его проведать. Это уж точно. Только Сэмми не хочет, чтобы он приходил. Не хочет, чтобы он даже, на хер, прознал об этом. Не сейчас. Вот когда он со всем разберется. Когда он со всем разберется, тогда другое дело.
Он уходит под воду с головой, вслушиваясь в ревущий гул, который нарастает под черепушкой. Что-то он начал задумываться о вещах, о которых ему думать совсем не хочется. Жизнь у него была трудная. Более чем трудная. Приходилось идти на риск. Еще как приходилось. Так уж сложилась жизнь. Даже мальчишкой, когда в карты играл; чего он только не вытворял. Неудивительно, что старик психовал. Стоит задуматься об этом, и отлично его понимаешь. Если бы можно было начать сначала. Правда, временами тебе только и оставалось, что улыбаться; ну так ты и улыбался. Не потому что тебе было весело. Фактически совсем, на хер, наоборот, веселого было мало. Просто у Сэмми нервы, похоже, устроены не так, как у прочих людей. Ну вроде как
херня, друг, херня. Он поднимает голову над водой. Музыка лупит вовсю. Одно из немногих кантри-шоу, какие можно поймать по радио, ты всегда с нетерпением ждал его, там нередко песни «изгоев»[21] крутят, он, бывало, записывал их, если находил долбаную пустую кассету, а когда Элен возвращалась домой, давал ей послушать. После работы она никогда не ложилась спать сразу, всегда была малость под кайфом, хотела сперва расслабиться, ну, может, рассказать о том, какие наглые засранцы поналезли в паб этой ночью, посидеть, сбросив туфли, у камина, и чтобы Сэмми помассировал ей плечи. А иногда он врубал музыку, негромко, и готовил омлет с тостами. Не то чтобы она так уж любила кантри, ей больше по душе был соул. Так ведь кое-что из кантри это и есть чистый долбаный соул. Теперь-то она начала это понимать, но на это ушло время. Плюс, если его не было дома, она никогда кантри не слушала. Только баб, распевающих соул. Все они, когда поют, то вроде как разговаривают. Вот чего Сэмми в них не любил. Ну пели бы свои сраные песни и пели, друг, так ведь нет же, все у них сводится к одному: Девочки, вы все знаете песню, которую я вам спою, и если сердце у вас разбито на части, услышьте меня, и будет вам счастье:
Гребаная говенная пропаганда, друг. Вот кантри, это для взрослых. Во всяком случае, частично. Потому его и по радио хрен поймаешь, не нравится им, гадам, что ты его слушаешь, этим вот, сильным-мира-сего, точно тебе говорю, взрослая музыка, оттого им и не нравится, что ты ее слушаешь. Да и в этой программе, на которую настроился Сэмми, у мудака, ихнего ди- джея, дурацкая привычка чесать языком во время вступления, я к тому, что когда они классику передают, то ни хера себе этого не позволяют, никакому хмырю и в голову бы не пришло трепаться под начальные такты или там первую тему, да если б они хоть раз попробовали, эти их задроченные члены парламента тут же подняли бы галдеж, в палате лордов или где там, они бы революцию, на хер, устроили, друг, заодно со своими избирателями.
Шампунь куда-то пропал.
Без всякой на то причины.
И вдруг это чувство, друг, в самом нутре, под хлебаной ложечкой. Он поднял голову, прислушался. Потом ухватился за края ванны, встал в воде. Прошла минута, прежде чем плеск ее стих. И в ухе все еще гудит, это тоже мешает, когда пытаешься вслушаться; плюс радио орет слишком громко – он оставил двери ванной и гостиной открытыми, чтобы слушать его без помех, а долбаная входная дверь-то, друг, он ее даже на задвижку ни хрена не запер, е-мое. Даже на задроченную задвижку! представляешь, так ни хера и не запер! гребаный идиот, друг, ни хрена себе, совсем, на хер, спятил.
Ладно.
Он дышит через нос, расправляет плечи. Конечно, надо было запереть ее на задвижку, чертова глупость, представляешь – забыл. Хотя какой от нее толк, ни хрена никакого, если они захотят войти, друг, если захотят, то и войдут, на хер. И конец истории. Фараоны или долбаные торчки, долбаные взломщики; им это проще простого. Ладно, черт с ним, Сэмми постоял в ванне, держась за край, потом распрямился, вылез наружу. Вытерся. Оделся, стараясь не шуметь, выскользнул в прихожую, пересек ее, вошел в гостиную, захлопнул за собой дверь и спиной припер ее поплотнее. Постоял, не двигаясь. Музыка орет, ничего не
