Какое-то движение. Что там? спрашивает он.
Это я к окну подошел.
А… понятно.
А та женщина на работе?
Да.
Она ведь в пабе работает?
Ее зовут Элен, да, она работает в пабе. Сэмми шмыгает носом. Послушай, сынок, то, что я сказал насчет мамы и прочее, ты не подумай дурного; она человек хороший. Просто, ты еще увидишь, ей хочется знать, где ты, что делаешь, ну и так далее. Да ты, наверное, и сам уже это почувствовал, а? Понимаешь, так уж устроены женщины. И бабушка твоя была такая же, я о другой твоей бабушке, о моей матери, если мой старик уходил куда-то, она переживала до самого его возвращения; а стоило ему войти в дом, как она успокаивалась и все было отлично; ты бы ее только видел! места себе не находила. Без шуток!
…
Или вот возьми меня с твоей матерью, мы были молодые, ну, сам понимаешь, ситуация сложилась странная, необычная ситуация. Я к тому, что я же в крытке сидел. Понимаешь, мы с ней встречались, пока меня не упрятали. А я, когда вышел, вернулся обратно в Глазго, и мы вроде как начали с того места, на котором остановились. Но я знаешь, что думаю, не попади я в тюрьму, а так вот и останься здесь, то, если честно, не думаю, чтобы мы поженились, понимаешь, о чем я, думаю, мы просто разошлись бы, пошли каждый своим путем; потому что так оно и бывает, я только об этом и говорю.
Открывается дверь. Входит Кит.
Я тут как раз рассказывал Питеру про меня и его маму, что вот, поскольку я сидел, все нам представлялось по-другому.
…
Питер говорит: Пап, я понимаю, о чем ты.
Сэмми кивает. Я не хочу вдаваться в эти дела, я просто, чтобы ты знал, ну, вроде как, будь я на твоем месте, я предпочел бы знать. Потому что, в общем-то, ничего тут страшного нет, на самом-то деле, ну, в том, что мы с твоей мамой разошлись – извини, что затеял этот разговор, но ты же понимаешь – это все тюрьма! Точно тебе говорю, она мозги сворачивает, просто сворачивает мозги. Губит человека. Любого, кроме обычного! А знаешь, что такое обычный человек! А? Знаешь, что такое обычный человек? Да вот ты и есть – обычный. Сэмми ухмыляется: Если б меня не взяли в то время, и тебя бы сейчас здесь не было! Хотя, кто знает, может, и был бы! То же и с тобой, Кит, если б это был ты, твои папа и мама, никто ведь ничего не знает. Я не шучу, дичь, полная дичь. Понимаешь, дети же все меняют. Сэмми хмыкает. Честно! Вы самые. Думаете небось, что я бред несу, ан нет! Можно даже сказать, оно и хорошо, что я в тюрьму попал.
Пап.
Можно. Очень даже можно.
Это уж чушь, пап.
Да знаю я, и все-таки. Сэмми шмыгает. Он уже скрутил сигаретку, теперь закуривает. Я тебе одно скажу, говорит он, в бегах я никогда не был. Брали меня дважды, но от полиции я никогда не скрывался. Я в аккурат этим и занимался, когда меня взяли, шел на дело. Так что все по справедливости, я о том, что фараоны меня сграбастали. Но я от них не бегал. Они просто, на хер, знаю, о чем говорю, – просто взяли меня с поличным. На месте преступления. Ничего такого уж крупного, могу тебе сразу сказать, но разница тут есть. Сэмми пожимает плечами. Как бы там ни было, сам виноват. Так я ничего другого и не говорю; мне следовало затаиться. Потому как, если они не знают, что ты и где, так они этого и не знают. А стоит тебе пошевелиться, ты им словно бы извещение посылаешь. Приходите, ребята, берите меня, понимаешь? так что надо быть очень и очень осторожным, очень и очень… Сэмми облизывает губы, растирает шею, и там щетина.
Что происходит, па?
Да ничего. А что?
…
Сэмми затягивается, выпускает дым. Со мной вот какое дело, говорит он, ладно уж, тебе сказать можно, я собираюсь уехать.
Ух ты, пап.
Вернуться в Англию.
Пап.
Попробую найти работу, ну и так далее, понимаешь? Привести себя в порядок, глаза и все прочее.
Ух ты, пап.
Да нет, это все пустяки, просто сейчас так будет лучше всего, потому что при том, как оно здесь все складывается, понимаешь, о чем я, мне здесь ни хрена не светит, ни хрена, вот так, я о том, что, если тебя замудохали, значит, надо смываться, и все, я только об этом и говорю, сынок, надо уезжать, ты же не можешь всегда… Ну, что ты можешь сделать, понимаешь? ты же не можешь всегда делать, что тебе хочется. Ну вот, поэтому я и хочу уехать.
Пап, это не из-за той женщины?
Какой женщины?
Ну, этой, твоей подруги.
Вовсе нет, о чем это ты?
А почему же ты тогда уехать хочешь?
Так я уже сказал почему.
И она с тобой поедет?
Да; видишь ли, Питер, она и я, нам хорошо друг с другом. Как только я все улажу и прочее, то дам ей знать и она приедет. Нет, правда, нам с ней хорошо. Ну вот как твоей матери и тому мужику, с которым она встречается; тут ведь вся соль в чем, в отношениях между людьми, а это странная штука; вот погоди, подрастешь, сам узнаешь – и ты тоже, Кит, точно тебе говорю, странная штука, ничего в них понять нельзя, они просто складываются сами собой.
У меня старший брат развелся, говорит Кит.
А сколько ему?
Тридцать.
Тридцать? Угу – а ты самый младший, что ли?
Да.
Много у тебя братьев и сестер?
Пятеро.
Пятеро, да, это здорово. Целая команда, а? Сэмми улыбается. Ну вот, говорит он, главное, Питер, ты ведь те'перь большой, так что я буду держать тебя в курсе, письма тебе буду писать.
…
Идет?
Пап?…
Что? Что такое?
Тебя избили?
Да нет, ничего подобного. Что за херня, Питер?
Я просто подумал.
Сэмми улыбается.
Когда ты уезжаешь?
Да скоро, скоро уже.
А сколько тебя не будет?
Это уж как получится.
Если ты ничего не видишь, как же ты работу найдешь? Никто ее тебе не даст.
Найду, как только видеть начну, я об этом и говорю. Конечно, первой работу найдет Элен, а я просто пособие буду получать, по болезни, пока все не выправится. А это может случиться и завтра, и на следующей неделе, и через неделю, кто знает.
А врач ничего тебе не может сказать?
