ему, чем еще это могло быть. Он на это нахмурился, а что ему еще делать, и быстро взглянул на меня. На расстоянии от нас я увидел, как другой один мужчина поднимает руку, как будто помахать, но отвернулся, подавая сигнал еще одному другому. Девушка тоже увидела, и ее лицо. Тут вступает моя память, я вижу ее отца, рука обнимает мать, и она отворачивается, чтобы не видеть их к последний раз, потратить этот последний миг не видя их, по их там и не было, просто я, она я. О чем думала девушка. Она была со мной, но я не знаю. Я помню, это казалось, я сплю, сплю и соль брызжет мне в лицо, словно из гавани, поднимаясь над той стеной, разбрызгиваясь. Вырвало ли меня, я думал, что может вырвало и облака закружились и неожиданный клекот птиц, морских птиц, и шум моря, но где было море, не было моря там, же был я. Возможно, была река, да, думаю так, может с гор, откуда могут идти реки. Они же текут вниз, конечно, это возможно. Я помню, не в том городе, за ним, она поднималась, земля, в горы, которые за границами.
В недели до этого мы были вместе, разговоры приводили к улыбчивости улыбкам, скоро к молчанию, к неловкости, под конец. Я говорил, там были ее родители. Да, и другие члены семьи. Отец следил за ней, думал, я не замечаю, следил за нами, думая, как она со мной, но я заметил. Что он мог сделать, ничего, ни мать. Я был с их дочерью, да, в их присутствии. И другие тоже присутствовали. Мы лежали вместе, как дети не как дети, шептались не шептались, дышали одни воздухом, мглистым воздухом, и касались, касались, у нас было одеяло, лежали под одеялом, и мы касались, да, да, друг друга, кого же, конечно. Да, там могли быть безопасности. Но в сумерках, полусвет, нет света, тени и тьма, мрак, никто не увидит. Мы оставались так вместе, если это было возможно. Я гладил ее по руке, где шрам, у нее был шрам на плече. Свет тускнел. У нее был шрам, я знал, я мог ощущать его, касаться его линий, и может вернулся безопасность. Одному из безопасностей было все равно. Он видел нас, но ему было все равно. Там были другие безопасности, мы разлучились. Не нарушить мира между нами. Тогда тоже, движение облаков, синих серых. Пришли перемены.
Но эти другие, семья, мать, отец.
что прошлое, думая о прошлом
Она заботилась обо мне, заботилась о родителях, что с нами станет. Я думал, она выберет их. Не выбрала. Я касался ее пальцами, и она дрожала, и внутри нее, я думал, ей будет противно, что я увижу ее отвращение ко мне, но это было неверно, она стиснула мою руку и держала ее на себе, мои пальцы, чтобы внутри нее. Я был из других мест, я не знал, думал, существуют обязанности и надо уладить. Я удивил ее, поспорив с ее матерью. Это было потом, я поспорил, она доказывала за меня, на моей стороне. Я ушел.
Теперь у внешнего периметра, горящие отбросы, и дерево, и она
Я не видел другой возможности, никакой другой не существовало.
Она не могла смотреть на меня, только в смущении. Но тогда, как сейчас, от ее матери, ненависть, что же еще.
Я тогда этого не знал. Это могло бы составить разницу, и не составило. Да и в этом возрасте, нет, я так не думаю.
Помню ее рассказ о прощании, с семьей, что миг расставания был волшебен. На пирсе, слушая крики птиц, запахи моря, растительность, ясный воздух, свежий ветер покусывает ей уши, она так и сказала, покусывает уши, уши девушки. У пирса вода плещет о деревянные сваи, крохотные рыбешки среди водорослей и мусор, она вспоминала обломки. Что за обломки? Знаки чего? Она не знала, но дрожала от возбуждения, сердце билось так гулко, ей пришлось зажать уши. Она рассказывала, как вставала у занавесей окна и слушала, подолгу. И я ее слушал подолгу. Сколько времени, сказать не могу, однако по свету, по небу, она должна уже спать, но в голове ее, она говорила, как отец все смотрел на нее, смотрел
белый пепел, груды обгорелого дерева, почерневшего, кривого; окруженного телами. И голоса, бормочущие. Я слушал их, и не видел другой возможности, никакой другой не существовало. Это у внешнего периметра, горящие отбросы, и дерево, и опасно для некоторых, для нас, я знал эго, и у костра был запах
Они были там, у костра, сеялся дождь, ветерок совсем тихий. Я вдруг понял, что слышу подвывания, стоны, везде вокруг меня. Что это было. Я остановился. Девушки со мной уже не было. Где могли быть эти люди. Кто был со мной. Я вслушивался, не понимая откуда. Это были не человеческие звуки, не девушка, не те, кто у костра, и я пошел, пошел и добрался до края, вспомнил о реке, там же была река, и мостик, и я перешел мостик, на другую сторону, где я теперь, далеко, другой возможности нет, никакой нe существовало.
34 «может она и кричала»
Безопасность указал на свой пенис. Вот где враг, сказал он, а меня-то за что винить? Он самый и есть. Я его тоже виню. Видите, я его даже по имени не называю! Он улыбнулся и посмотрел на нас, держа его напоказ. Потом взял девушку за затылок и вложил ей в рот, тот был слишком вялый, чтобы воткнуть. Он мог ее и дальше держать, но не стал. Отца девушки вырвало, и еще раз вырвало, капли блевоты на подбородке и на верхней губе. Мы увидели тоже, что он обмочился. Другой безопасность покачал головой, погрозил отцу девушки пальцем и сказал нам, Он это вынесет, он не мужчина, мужчина убил бы себя. Вместо чем грязь разводить на земле и в штанах. Что вы за люди такие, разве вы люди.
Женщина рядом прошептала, с удивлением в голосе, пытаясь найти ответ, Они не считают нас человеческими существами. Они не считают нас человеческими существами. Вот почему, они не считают, что мы такие.
Другой безопасность услышал ее и ударил в середину лопаток. Она повалилась на землю. Никто к ней не подошел. Она лежала, оглушенная, оглядывалась, видя нас, но также всматриваясь, всматриваясь в нас, потом перенесла вес своего тела на локоть, не решаясь перевернуться. Но ничего больше, положение ее головы, она не могла сдвинуть ее, это могло еще больше восстановить против нее людей. И поэтому насилие акта, совершенного с девушкой, ею засвидетельствовано не было,
каждым из нас
место
каждый из нас, девушка тоже.
Потом безопасность вытер пенис о волосы девушки, глядя на нас. Он думал о чем-то, что он может сказать, может ему сказать нам что-то. Я не видел, чтобы он глядел на своих коллег, пока еще один не вышел вперед. Тут он улыбнулся и крикнул что-то, я не расслышал. Сзади меня посмеивались безопасности, так, негромко. Теперь второй расстегивает штаны, у этого да, эрекция, подходит к девушке, обходя женщину на земле. Другой безопасность, сзади, крикнул ей, Ты нам не подходишь. Сама видишь.
Тут женщина стала биться головой о камни. Я слышал шум, удары, может она и кричала, не знаю. Я думал про ее слова, не ошибка ли это, возможно, или она в это верит, или не верит, надо обдумать все, разобраться, только потом
полило изо рта, из желудка
сколько времени назад я поел, после
и еще онемение, под челюстью, вверху шеи
наши глаза открыты
35. «мозги у меня имеются»
А в этой секции по лестницам и до самого верха, и там уже другой запах. Гермицид. Я был настороже, тело уже свыклось с напряжением, а сзади звук, шаги безопасности, с которым я был знаком. Я удивлен, думал, его нет, может быть, умер. Вроде кто-то говорил мне, что его взяли, возможно и так, такие слухи, возможно, кто-то мне так шептал. А здесь в этой секции четверо безопасностей и вижу, он тоже. Он меня не узнал. Он расхаживал, сцепив руки, самоуверенная походка, уверенная. Оружия никакого не видно, но как бы без страха, такой он был, определенно, вторгавшийся в мое пространство, как я в его, да, я увидел его осознание. Информацию для меня. Я знал его с дней отбора, его, моего, с отрочества. Если здесь ненависть, то почему. Мы об этом и говорим. Как мы это делаем.
Он продолжал, глядя только вперед, и запах здесь был сильный, сладковатый. Тело у меня ныло, у всех нас. Передо мной женщина споткнулась о ноги мужчины впереди, вцепилась в женщину рядом, бормоча бормоча. Упала, а бормотать не перестала, ни после, когда поднялась на ноги, вцепившись в свою сумку, только на миг глянув в сторону, и я увидел ее глаза, в них что-то было для меня. Я прислушался к ее бормотанию, нет, не молитва, а слов я не различил. Акцент в ее голосе, откуда-то с юга, юго-востока,
