не может, разве только придуманная. Я аргументировала, что такие, как мы, все мы, я ты, все другие коллеги, никогда не должны занимать такую позицию. Я приводила их последовательно.
Как и я приводил аргументы.
Да.
Да? Может меня обвиняют в противоположном, нет, не так, может признали виновным по такому пункту, который я выдвигал против других, считал других такими виновными. Другие мои коллеги должны признать это и согласиться.
Пожилой человек, который стоял на задах, у двери, окликнул меня, Ты ожесточен.
Я ожесточен. Это чем же я ожесточен. С нами случалось всякое и со мной случалось, давайте уж я и за это отвечу, видите, у нас нет ни вина, ни сигарет.
У меня сигареты есть, сказал пожилой.
Пусть говорит, сказала наша коллега.
Я не Бог, сказал я. Если я нахожусь в этом месте и случается такая вещь, не вините меня за нее, это бесцельно, не я произвел ее на свет. Пыль у меня в еде, так может обвинить меня в том, что дождь не идет, и если эти индивидуальные люди здесь, как и я, так они здесь не от меня, я их не приглашал. Я не понимаю, зачем все это может быть необходимо
Ты тут командуешь, сказала наша коллега.
Меня исключили.
Ты так думаешь? Нравственные вопросы они также и личные. Что?
Я ничего не говорю.
Ты посмотрел на меня.
Я посмотрел на тебя, да, ты рассуждала, а я на тебя смотрел.
И ничего не говоришь.
Это операция, а сейчас у нас разбирательство, что я должен сказать, если ты тут командуешь. Мы разделяли и более трудные ситуации.
Да, как и другие в этой комнате.
А теперь это против меня, да, может я сделал что-то, что, и никто не может сказать, а если никто не может сказать, к чему все это, заслужено ли это разбирательство, разве к этим разбирательствам привела ситуация, нет, я так не думаю, никакой ситуации нет, я не командовал, это не ошибка, а если командовал, так объясните мне, но никто ничего объяснить не может, значит дело не в этом. Да, я могу почувствовать ожесточение. И раздражение.
Гнев, сказала наша коллега.
Гнев. Да.
Он неуместен.
Может и неуместен, нет, я так не думаю. Когда мои мысли здесь, как сейчас, я осознаю себя, также физически, но избавиться сам от себя не могу, это невозможно. Я чувствую гнев, он оправдан, к чему он может привести, в такое время дня, от такого, как я.
Но не подобным образом, сказала она.
Подобным образом. Если у тебя больше опыта, скажи.
Больше, сказала она.
Люди умирают молодыми, совсем. Мы не производим оценок.
Некоторые производят.
Некоторые не способны принять установленный факт.
Так ты установил факт? сказала она.
Некоторые не способны его принять. Я думал объяснить его. Тебе тоже. Мы говорили об этом, говорили вдвоем, делали это множество раз, делясь.
Да.
Но я сразу же слышал отрицание.
Это дела давние.
Давние?
А какими еще они могут быть, никакими.
И это ты мне так говоришь? Как будто был выбор.
Как будто был выбор, сказала она, но только его не было. Она повела рукой по всем, кто там находился, в комнате. Это всего только порицание.
Я не могу с тобой разговаривать.
Теперь ты разгневался.
Ты хотела руководить мной, и я с тобой поссорился.
Сколько в тебе враждебности. Я видела, как ты плюнул. Наше присутствие тебе до того неприятно, что когда ты вошел сюда и увидел, что мы здесь, ожидаем тебя, ты плюнул, я видела.
Может и плюнул. Я видела.
У меня во рту пересохло, только и всего, плюнул, я не понимаю тебя, о чем это сигнализирует, ни о чем. Я должен сказать, и теперь скажу и буду говорить о моей позиции, если вам нужно знать мою позицию насчет этого моего порицания, так оно для меня не важно, могу сказать больше и сейчас скажу. Ты все это подстроила
Женщина сбоку комнаты подняла руку, воскликнула, Мы ничего тебе не подстраивали.
Да, подстроили, для меня, мое порицание, когда? каждый из вас, один с другим? говоря обо мне, когда? когда меня не было здесь, когда я спал, выполнял обязанности? когда, когда вы все сговорились?
Подстроили для тебя, что ты хочешь сказать, это оскорбление.
Вы встречались друг с другом.
Что он имеет в виду? спросила женщина.
Вы заранее обсудили вопросы обо мне, вы обсуждали эти вопросы.
Конечно, сказала наша коллега, эта позиция – твоя позиция.
Мы слышали, как ты это говорил, сказал от двери пожилой.
Что говорил.
То. Что у тебя нет позиции, но если ты ее заимеешь, она будет не нашей.
Это чушь.
Это не чушь, сказал другой человек, мы это слышали.
Вы меня слышали, да, вы все меня слышали. Отлично. Вы задаете вопросы, на них следует отвечать. Я бессилен не отвечать, я не немой, поэтому я говорю, но и не более.
Порицание не исключение, сказала другая женщина, ты слишком разгневан.
Я разгневан.
Слишком разгневан.
Мне теперь больше не доверяют, порицание не исключение, но оно ведет к исключению, которое может быть и добровольным.
Тут я и увидел, как они заерзали, один человек, другой, один закурил сигарету, другой наклонился поговорить с другим, а дальше, сзади, я увидел подставного, он передвинулся к выходу, стоял около пожилого, который шептал ему, так чтобы не было слышно, не мной, а после наша коллега подошла к ним, подставной выступил наружу, и она следом, она следом за ним. Было ли что-то еще, да, конечно
40. «бесы, набросились»
Совсем не важно, как мало мы ценим этот сектор планеты, наш сектор, важно, что мы предпочитаем оставаться в нем, что он нам известен. Мы возвращаемся туда, где были, пытаясь извлечь выгоду из того, через что прошли, как будто владение прежним опытом образует решающий фактор. Я хочу сказать, что бесы одолевали меня, и сказать также, что я знал этих бесов и раньше. Я игнорировал их, но они прорывались сквозь линии моей обороны. Я слышал их шепот, напор их речей. Он был назойлив. Бесы злорадствовали, так это казалось, и при том все напирали. Я подходил, бывало, к окну и из окна, выглядывал из окна, используя всю мою решимость, и все-таки, я только и видел, что их плотную спираль. Я смотрел, и глаза мои переплывали снизу до верху, пока вся их орда не становилась незримой. Закат? Тридцать минут, ровно. Чем больше я вглядывался в спираль, другой фактор становился все более ясным, что несколько тысяч бесов не поднимаются, но летят зигзагообразными сферами. Целые зоны воздуха
