ко мне отношения. Я был частью иного мира: мира математики, спасения души и вины. К чему искать примирения? Настанет день, и дома сгорят, трубный глас расколет небеса, города обратятся в пепел и порыв ветра погасит звезды…
Иногда, по ночам, когда пространство вокруг меня казалось особенно пустым и темным, а действие снотворного заставляло себя ждать, я ощущал в своем сознании тонкую щель. Тогда я ощупью искал выключатель, долго не мог его найти, наконец находил, садился в постели и не мог понять, который час и как я здесь оказался. Иногда мне казалось, что цветочный узор на обоях таит в себе скрытую угрозу, один раз (но только один) я поймал себя на том, что пытаюсь с ним заговорить. К тому же я так и не сумел отделаться от подозрения, что стоило мне закрыть глаза, как что-то рядом со мной открывало глаза. Что оно не сводило с меня взгляда, едва я засыпал…
И тут что-то произошло.
Два дня я был болен: сильный насморк, головная боль и, может быть – такие вещи обычно чувствуешь, – небольшая температура. И все-таки я пошел в магазин. Был душный день; только что прошел дождь, теперь светило солнце: лужи на земле поспешно силились испариться, и где-то, наполовину скрытая небоскребом, даже болталась в небе грязноватая радуга. Афиша была приклеена к стене дома возле булочной, в которой я только что купил пол буханки хлеба. (Мне становится не по себе при мысли: что бы со мною сталось, если бы я пошел за чем-нибудь другим, за колбасой или за ботинками? Судьба ли любит такие совпадения? Или мне было назначено пойти именно за хлебом?) Афиша была не больше обычного листа писчей бумаги, к тому же черно-белая и отпечатана без всяких ухищрений. Кто-то уже успел наклеить поверх нее другую, анонс гастролей какой-то поп-группы, но верхняя оторвалась, бессильно повисла и слегка трепетала на ветру. (А что если бы она не отклеилась? Это тоже было бы предопределением?) Именно свисающий и колеблемый ветром лист привлек мое внимание – он и тот, что был под ним. Я подошел ближе, еще немного рассеянно, затуманенный простудой. Чихнул и полез в карман за носовым платком. Потом прочитал:
Внизу были указаны дата, время и адрес. Я прочитал афишу еще раз. И еще.
Так, значит, это он. Уже давно он только публиковал специальные труды, краткие, поистине блестящие статьи; выступал он редко и, как это было свойственно лишь ему, без предуведомления, словно бы появляясь ниоткуда. И вот теперь маленькая афиша, до того невзрачная… Все это было очень странно. Но как мне повезло!
Я взглянул на дату: выступление было назначено на сегодня. Сегодня вечером! (Конечно! К чему откладывать? Любые другие варианты были бы нелепы, тебе так не кажется?) Я записал, где и в котором часу он выступает, и ушел в страшном волнении. Только дома я вспомнил, что оставил на улице пакет с хлебом.
В любом городе существуют подвальные театры, душные дыры, где сомнительные актеры разыгрывают сомнительные пьесы перед сомнительной публикой. Этот театр располагался в особенно неподходящем месте; собственно, его окружали только строительные площадки, мусор и краны, возвышавшиеся в сумерках, как маленькие Эйфелевы башни. Таксист долго не мог найти нужную улицу. Но в конце концов он на нее выехал, и я даже успел к началу.
Маленькая дверца в нештукатуренной кирпичной стене, над нею вывеска, но я уже не помню, что там было написано. Ступеньки вели в фойе, где девушка продавала билеты. Довольно дорогие. Театральный зал был невелик: с двенадцатью рядами кресел и узкой сценой. Кашляя (да, теперь еще и кашель), но рассчитывая на принятый аспирин, я поискал свое место, нашел его, сел.
Зал постепенно заполнялся. Хотя довольно медленно. Две пожилые дамы. Хорошо одетый господин. Человек в очках с толстыми стеклами, который тотчас же вынул карандаш и блокнот и в предвкушении интересных записей втянул щеки и вытянул губы. Необыкновенно красивая женщина. Молодая супружеская пара. Дама с крошечной таксой на коленях. Двое со значками Магического общества. В общей сложности в зале собралось не более двадцати человек. Многие кресла так никто и не занял, последние четыре ряда вообще пустовали.
Потом все смолкли; только двое из Магического общества еще перешептывались; кто-то шикнул на них, и они замолчали. Занавес раздвинулся, и на сцену вышел Ян ван Роде.
Он был невысок. Темноволос, с короткой бородкой, в очках в тонкой оправе. В английском твидовом пиджаке с круглыми кожаными заплатами на локтях, поверх красного шерстяного свитера. Он напоминал университетского профессора – преподавателя литературоведения или статистики.
Он предпочел обойтись без поклона и без всяких церемоний, он даже не приветствовал публику. Протянул руку и извлек из воздуха шелковый платок. Небрежным движением подбросил его; платок расправил голубоватые крылья и упорхнул голубем. Описав несколько кругов у нас над головами, он вдруг рассыпался остроконечными языками пламени и дождем серебряных искр. Одна из старых дам тихо застонала, залаяла такса. Ван Роде отвернулся и несколько секунд пристально смотрел в пол. Нет, там стоял стул. Невзрачный деревянный стул. Но только что его не было… Или был?… Я в замешательстве тер глаза и пытался сдержать кашель. Тут стул вздрогнул и задвигался. Сначала робко, на несколько сантиметров вперед, а потом назад, неуклюже и боязливо, как будто нарушает какой-то запрет. Потом он осмелел, взвился в воздух, с грохотом приземлился и несколько секунд стоял не шевелясь, испуганный собственной дерзостью. Но затем он все-таки медленно двинулся к ван Роде, который смотрел на него, улыбаясь, точно чему-то забавному, держа руки в карманах, и наконец закружился вокруг мага в беззвучном, странно грациозном танце: в такт неслышимой музыке он подпрыгивал, вставал, точно на дыбы, на задние ножки, вращался вокруг своей оси, будто делая пируэт, на какой-то миг застывал, прислушиваясь, и поворачивался в другую сторону. А потом, совершенно внезапно, откуда-то взялся другой стул и стал повторять все движения – поворачивался, подпрыгивал, прислушивался, поворачивался, – но медленнее, чуть запаздывая, немного неловко и не так искусно. Один раз он приземлился не на задние, а на передние ножки, и можно было прямо-таки ощутить его испуг – он исполнил следующие фигуры чуть неуверенно, опасаясь, что кто-то из зрителей это заметил. Потом он снова вошел в такт и больше не сбивался.
Ян ван Роде выглядел совершенно безучастным. Он просто стоял и смотрел, но нельзя было не почувствовать, что все это происходило только благодаря ему, что стулья оживило только его присутствие. Казалось, чего-то в его облике было достаточно, чтобы заставить предметы двигаться, танцевать, парить в воздухе, чтобы вдохнуть в них бурную, беспокойную жизнь. Не только эти два стула, но и я, и тяжело дышащая женщина за моей спиной, и человек с блокнотом, переставший записывать, даже такса, которая теперь совсем затихла и сидела, поджав хвост и слегка вздыбив шерсть, – все мы ощущали волю ван Роде и осознавали, что ни один закон природы не в силах ей противиться.
Ван Роде посмотрел на нас и улыбнулся. Лишь спустя несколько секунд стало понятно, что он ждет аплодисментов, что фокус закончился. Разве стулья больше не танцуют… а где же они? Они куда-то исчезли; при этом меня удивило не столько то, что они исчезли, сколько то, когда это произошло. Ни вспышки молнии, ни щелчка, ни грохота. Да как же это: я не сводил с них глаз и все-таки не заметил, что они пропали. Робко зааплодировал один зритель, потом еще один, и даже я сумел похлопать, хотя каждое движение болью отдавалось в суставах.
Ван Роде едва заметно поклонился, облокотился на стол и подождал, пока аплодисменты стихнут. На стол?… Да, на массивный деревянный стол, стоявший перед ним. Но как же так?… Что-то сдавило мне горло, меня охватил приступ кашля; я стиснул зубы и задержал дыхание, чтобы его подавить; от напряжения у меня на глазах выступили слезы. Потом я все-таки закашлялся; дама с таксой укоризненно посмотрела на меня. Руки у меня дрожали, я изо всех сил вцепился в подлокотники кресла. Теперь он вынул из кармана пачку бумажных носовых платков марки «Бланци», из тех, что продаются в супермаркетах. Он раскрыл ее, достал один платок, развернул, показал с обеих сторон и набросил на письменный стол, целиком скрывшийся под ним. Нет, не то, что ты подумала: платок не увеличился в размерах. Это был все тот же маленький, обычный носовой платок, двадцать на двадцать сантиметров, не больше. И все-таки он закрывал стол! Стол каким-то образом сжался, усох? Нет, ничего подобного. Это по-прежнему был большой, прочный, нормальный, удобный стол, нисколько не изменившийся. Ван Роде поднял со стола платок, показал стол, показал платок, снова расправил его перед столом, и стол пропал. Я ощутил, как щупальца судороги сдавили мой желудок, меня бросило в жар, на лбу выступила испарина. Платок, стол, поглощающие друг
