доллар.
Внезапно он стал воплощением любезности. Забыл о том, что терпеть не может Свистуна, и принялся непринужденно болтать.
– Победителей никто не любит, – сказал Уистлер.
– А мне казалось, что удастся как-нибудь обойтись без этого, – чуть нахмурившись, сказал Тиллмэн.
Вид у него стал внезапно растерянным: как у мальчика из сказки, потерявшего неразменный золотой.
– Каким только глупостям нас не учат в школе! Свистун выбрался из машины, теперь двое мужчин смотрели друг другу прямо в глаза.
Тиллмэн дал Свистуну подержать свой бокал. Полез в карман и достал тонкую пачку банкнот, скрепленную серебряной скрепкой. С виду все купюры в этой пачке были сотенными. Тиллмэн выудил две купюры и зажал их кончиками пальцев, словно вознамерившись дать на чай мальчику с автостоянки.
– Спасибо, не надо, – сказал Свистун.
– Две сотенные. За то, что отвезли Шилу домой. Берите, не стесняйтесь.
– Спасибо, не надо.
– Вы их заработали. Она перезвонила мне и сказала, что вы вели себя молодцом.
– А как поживает мисс Эндс? – спросил Свистун, держа глаза и руки подальше от сотенных.
– Послал ее на хер.
– Вот как?
– Она сказала, что я перед ней в долгу. Свистун кивнул, словно бы соглашаясь, правда, неизвестно, с чем, но ничего не сказал.
– Подсказала мне, каким образом я мог бы с ней рассчитаться, – пояснил Тиллмэн.
– Жадная, выходит?
– Да нет. Готова была начать с малого. С крошечной роли. На одну-две серии. А на следующий год, допустим, уже второстепенный персонаж на полгода.
– Ну, так почему бы и нет? Она ведь вам нравится, да и на деле доказала вам свою преданность, не так ли?
– Охотница половить рыбку в мутной воде, подобно всем остальным.
– Какого черта, – сказал Уистлер. – Есть люди, не умеющие найти конское яблоко на конюшне.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я хочу сказать, что некоторым фатально не везет. Какая бы карта ни шла к ним в руки, на последней сдаче они все равно проигрывают. И остаются без гроша, и лезут из кожи вон, чтобы поднабрать деньжат на следующий вечер. Откуда угодно. И от кого угодно.
Двое мужчин яростно смотрели в глаза друг другу. У Тиллмэна были деньги, и он обладал актерскими навыками – и то и другое вместе представляло собой двойную фору.
'Ради всего святого, – подумал Свистун, – что-то наверняка случилось в его пользу. Этот ублюдок не испуган и ведет себя так, словно у него нет никаких причин пугаться. Надо бы взять у него эту пару сотен и сделать ноги'.
– Что ж, если меня попросят как следует, то, может быть, я и дам. Но держать себя под дулом пистолета я не позволю, – сказал Тиллмэн.
– Насколько я понимаю, роли мисс Эндс не видать, – сказал Свистун.
– Ей еще повезло, что я не попросил кое-кого с нею разобраться.
– Ах вот как! Значит, в ваших правилах и такое?
– Возьмите свои две сотни, мистер Уистлер.
– Если вы полагаете, будто вся моя заслуга в том, что я отвез даму домой, этого слишком много.
– Я не скуплюсь на чаевые. Я плачу даже тем, кто оказывает мне дурные услуги.
Тиллмэн усмехнулся, показав пятитысячедолларовую работу дантиста. У него был сейчас вид игрока в покер, у которого на руках флеш-рояль, а ставки все удваиваются и удваиваются. Даже человеку с крепкими нервами против такого долго не продержаться.
– Вы все не так поняли, Уистлер. Приехавшие Детективы…
– Как их зовут?
– Лаббок и Джексон. Черт побери, с какой стати я должен называть вам их имена?
– Подумаешь! Что это, тайна?
– Ну вот, они повели себя со мной надлежащим образом. – Тиллмэну казалось, будто, рассказывая об этом, он одерживает решительную победу над оппонентом. – Мы с ними оказались добрыми знакомыми. Не раз пили пиво. И отнеслись они ко мне как к другу. Более того, как к коллеге.
– И не оштрафовали вас за вождение в нетрезвом виде?
– Вот еще!
