– И ты вновь дотронулся до него?
– Я поднес ухо к его губам, потому что решил, что заговорит он очень тихо…
– Допустим.
– … и тут его вырвало.
– Ты прикоснулся к ному в момент, когда легкие всасывали воздух…
– … вырвало на меня, на лицо, на шею…
– … когда он перевернулся и на смену воздуху пришла кровь и достаточно было только дотронуться до него, чтобы и то, и другое брызнуло наружу.
– Именно это я и говорю. Возможно, когда я вошел в палату, он был уже мертв.
Подобная возможность и ее обнаружение невероятно обрадовали Риальто.
– Могло быть и так, – согласился Канаан. – Когда ты вошел в палату, он мог быть уже мертв или вот-вот должен был умереть.
– Это-то я и пытался втолковать Лаббоку и Джексону.
Риальто облегченно вздохнул. Кавалерия бросилась в контратаку. Через десять, самое позднее, через пятнадцать минут его отсюда выпустят.
– А могло быть и так, что сиделка нагнулась над ним и зарезала, пока ты стоял, заляпанный кровью Гоча и испуганный до смерти.
– Хотелось бы мне ухватиться за эту мысль, Айзек, – возразил Риальто. – Сам знаешь, как мне хотелось бы согласиться с тобой, но начистоту, так начистоту. Должен сказать тебе, что я не спускал с нее глаз и что она просто не могла этого сделать. После моего прихода в палату, разумеется.
– Если детективы решат, что убил не ты, то главной подозреваемой сразу же станет сиделка.
– Если ей предъявят какие-нибудь обвинения, я скажу, что глаз с нее не спускал. Да и что еще мне сказать?
Канаан кивнул, подобно старому ребе. Кивал он, впрочем, на протяжении всего рассказа Риальто.
– Лишь одно меня немного беспокоит, Майк.
– Что? Что?
– Ты объяснил, что заехал в хоспис навестить этого парня, с которым не был даже знаком, потому что какой-то твой друг…
– Старый друг. Закадычный! Мы с ним играем в покер в Гардене!
– … попросил тебя заехать. И это не кажется мне типичным для тебя поступком. Понимаешь, к чему я веду?
– Ты думаешь, что я лгу.
– Я думаю, что ты не рассказываешь мне всей правды, а это, согласись, совершенно другое дело. А теперь изволь-ка рассказать мне, о чем вы со Свистуном и с Боско беседовали, когда я вошел, а ты тут же сказал, что плохо себя чувствуешь, и смылся. И почему ты прибыл в хоспис поговорить с Кении Гочем?
– Ты же понимаешь, что решение оставить все в тайне от тебя принято не мной. – Риальто внезапно решил капитулировать. – Это Свистун. Он сказал: лучше оставить все как есть.
– Это справедливо по отношению практически ко всему на свете, – заметил Канаан. – И я наверняка не озлюсь на человека, который по той или иной причине решил скрыть от меня дурные новости, но, конечно, я их все равно узнаю, раньше или позже, и если ты решишь рассказать мне все, что тебе известно по этому поводу, – и окажешь мне тем самым большую услугу, – тогда и я перед тобой в долгу не останусь.
– Мой друг Эб Форстмен…
– Из Гардены.
– … родственник, а вернее, свояк Кении Гоча, сказал мне, что он беспокоится и не знает, как ему быть, потому что Кении сказал ему однажды во время визита в хоспис. А Эб и сам-то его едва знал и ездил туда только по просьбе жены…
– Ну, и что же Кении Гоч сказал Эбу Форстме-ну?
Канаан был сейчас воплощенным терпением.
– Сказал, что ему известно, кто украл маленькую дочурку твоего брата…
Канаан выпрямился в кресле, как будто приходя в себя после пропущенного удара.
– … и сделал с ней то самое перед тем, как ее убили…
На глаза Канаану навернулись слезы. Слезы горя и слезы ярости, подумал Риальто.
– И где найти этого Эба Форстмена?
– Он не знает имени человека, о котором упомянул Кении Гоч. Тот ему этого так и не сказал. Вот почему я приехал в хоспис. Мне хотелось посмотреть, можно ли из этого что-нибудь сварганить. Посмотреть, не в горячке ли парень, не заговаривается ли, – а уж потом сообщать тебе. А если я ничего не выясню, то и не сообщать.
– Адрес и телефон Эба Форстмена, если они у тебя, конечно, есть.
– Ладно.
