— А вы полагаете, что я должен был поверить вам на слово и тут же закричать «ура»?.. Вы ведь не новый костюм купить задумали — а покорить Каракумы! И у противников строительства канала на руках довольно веские аргументы.
— Это я слышал, — досадливо отмахнулся Новченко.
— Но сегодня я видел, как трудятся строители, как глубоко они верят в победу, как жаждут ее! И я сказал себе: с такими людьми — чудеса возможны. Их героический труд, да, да, поистине героический, это не пышные слова, — лучший аргумент в вашу пользу, Сергей Герасимович. Не только, конечно, в вашу — в пользу всех, кто отстаивал идею строительства Большого канала.
Новченко сверкнул глазами в сторону Бабалы:
— Как думаешь, Бабалы Артыкович, это он искренне?
— Думаю — вполне искренне.
— А ты не запамятовал пословицы — насчет того, что горбатого лишь могила исправит?
Ханин выдавил на лице кривую улыбку:
— Сергей Герасимович, вы отстали от жизни. Советским медикам, говорят, порой удается выпрямить горбатых…
— Ну-ну. Бывает, конечно, что и слепой прозревает. Но что-то слишком уж быстро ты прозрел. Или твои убеждения как весы: бросишь маленькую гирьку на одну чашу — она наклонится, снимешь гирьку — опять поднимется…
Ханин обиженно насупился:
— Вы, конечно, вольны не верить мне, Сергей Герасимович. Но ведь недаром молвится, что, увидев чудо, сомневающийся поджимает хвост. На чашу моих убеждений не гирьку положили — а целый участок!.. Вместе с героями-строителями и их оптимизмом! Вместе с Мотды и его новаторством, целеустремленностью и ищущей мыслью!.. Туркмены говорят: если собрать в кулак всю силу, то можно загнать в землю кол, свалянный из шерсти. Честное слово, Сергей Герасимович, если после всего, что я увидел, вы заявите: Ханин, мы заставим воды Амударьи течь не по Каракумам, а по небу, — я с верой и почтением сниму перед вами шляпу.
Новченко положил руку на плечо Бабалы.
— Слушай, ущипни-ка меня, Бабалы Артыкович. Может мне все это снится?
— Нет, Сергей Герасимович, это не сон, — с шутливой серьезностью ответил Бабалы. — Возможно — еще одно чудо.
— И впрямь — чудеса!.. У меня такое ощущение, Бабалы, что нынче я стал свидетелем, по крайней мере, двух чудес. Мотды Ниязов со своим «поперек, а не вдоль» — разве не чудо?.. Ну, это-то глыбища, цельный характеру открытая душа, — будь у меня тысяча жизней, я всех их с готовностью доверил бы Мотды. А вот наш Николай Осипович — натура сложная, как часовой механизм. А сегодня тоже — удивил и порадовал. Только верить ли мне тиканью этих часов или все-таки поглядеть, как-то- они будут работать?
— Сергей Герасимович? — опять надулся Ханин. — Может, вам поклясться в моей искренности? Хотя вы правы: слова человека проверяются его действиями.
— Ах, Ханин, Ханин!… — Новченко смотрел на него чуть ли не с любовью. — Ну, дай пить, черт тебя подери!
И он крепко пожал Хавину сухую, не слишком сильную руку.
Глава семнадцатая
ГДЕ АННАМ?
огда экскаватор, на котором работал Аннам, замер, вокруг него собралась чуть ли не вея бригада Мухаммеда. Ребята спорили — что с ним могло случиться, какая деталь вышла из строят? Сам Мухаммед внимательно осмотрел гусеницы, мотор. Все вроде было исправно, во всяком случае, повреждений, заметных с первого взгляда, он не нашел. Возможно, поломка произошла в месте, недоступном для глаза.
Аннама никто не окликал — как-то само собой разумеюсь, что он вместе со всеми ищет причину аварии, беспокоить же его ребята не решались, понимая, как тяжело переживает он случившееся.
Заметив, что возле экскаватора Аннама сгрудилась толпа, к месту происшествия подоспела Бостан- эдже, испугавшаяся за сына, который опять, видно, что-то натворил. Она первая и увидела, что Аннама нет ни в кабине экскаватора, ни среди товарищей по бригаде. И заметалась всполошенно, вздевая вверх руки и крича:
— Аннам!.. Ай, Аннам-джан!.
Так как из-за чужих спин она мало что могла разглядеть, ей вдруг подумалось, что Аннам попал под гусеницы стальною чудовища, и она запричитала еще громче и истошней, колотя кулаками по груди:
— Вай, я несчастная! Вай, закатилось мое солнышко!…
Она была в полуобморочном состоянии, и если бы Марина вовремя не поддержала ее, то, наверно, рухнула бы на землю… Марина, обняв Бостан-эдже, отвела ее в сторону, принялась успокаивать, но та все повторяла, захлебываясь рыданьями:
— Сынок мой!.. Вай, Аннам-джан!..
Тревога ее, в конце концов, передалась и Марине. Она крикнула:
— Ребята! А где Аннам?
Вое стали растерянно оглядываться — Аннама не было среди них. К Бостан-эдже подошел Мухаммед. Марина, сама еле сдерживавшая слезы, объяснила ему:
— Она думает, с Аниамом несчастье…
Мухаммед, понимающе кивнув, ласково обратился к Бостан-эдже:
— Да вы не терзайте себя понапрасну, Бостан-эдже. Ничего страшного с вашим сыном не случилось. Экскаватор у него опять застроптивился, ну, Аннам, видать, со стыда и перепугу выскочил из кабины и спрятался где-нибудь. Не волнуйтесь, разыщем мы его, никуда не денется.
Но Аннам словно сквозь землю провалился — исчез, как иголка в песке. Ребята обшарили все окрестности, звали его, надрывая глотки, — он не откликался.
Потом все снова столпились вокруг экскаватора.
Марина отвела Бостан-эдже в вагончик, уложила ее в постель. Поскольку Бостан убедилась, что сам Аннам в аварии не пострадал, то немного успокоилась, только время от времени вздрагивала всем телом. Не заботясь о том, понимает ее Марина или нет, она заговорила в горячечном возбуждении:
— Ты уж не суди меня строго, Марал-джан, сердце-то у меня слабое, заденет его хоть краем тревога какая или беда — так оно и затрепыхается, как курица, которой свернули шею. Не дано тебе пока знать — что такое любовь материнская… А особливо, когда сынок у тебя — единственный. Детей-то у меня четверо было, да перемерли все, а война, будь она трижды проклята, отняла у меня половину моего сердца — отца Аннам-джана. Осталась я с одним Аннамом… Уж как я тряслась над ним, дочка, как заботилась, чтобы рос он сытым да здоровым!.. На колхозных-то работах спины не разгибала, к дням прибавляла ночи… С пропитанием тогда было туго, и когда Аннам, плача, просил хлеба, душа моя становилась похожей на решето. Вай, не могла я досыта накормить своего сыночка!..
До Марины доходил лишь общий смысл горестного рассказа Бостан-эдже, но она понимающе качала головой, вздыхала сочувственно.
Вдруг Бостан-эдже встрепенулась:
— Где Аннам, Марал-джан?..
— Придет, придет. Потерпите.
Марина произнесла эти слова по-туркменски, и, услышав слово «сабыр», что означает и «терпение», и собственное имя, Бостан-эдже оживилась:
— Ты сказала — Сабыр?.. Неужто ж Аннам к Сабыр отправился? Вай, Марал-джан, как это ты догадалась?
Марина смотрела на нее с недоумением, а Бостан-эдже торопливо продолжала:
