что, когда настала пора, пришлось Антону принимать меры по защите его поруганной чести. Когда Кент привел его сюда, гигант прежде всего расхохотался над крошечными размерами камеры, затем над ее неожиданной прочностью, а потом ежедневно смеялся и горланил громкие, раскатистые песни о краткости жизни, которая выпала на его долю. Когда он умер, на его лице сохранилась удовлетворенная улыбка человека, уплатившего ничтожную цену за то, что покарал великое зло.
Кент знал, что никогда не забудет Антона Фурнэ. Он никогда не переставал сожалеть, что именно ему не повезло и он вынужден был доставить сюда Антона; и всегда в трудные минуты воспоминание об Антоне, гордом чело веке с отважным сердцем, возвращало ему мужество и стойкость. Он никогда не сможет стать таким, как Антон Фурнэ, — говорил он себе много раз. Никогда его сердце не достигнет такого величия и способности к самопожертвованию, ибо хотя Закон и приговорил Антона к повешению, но история свидетельствует, что Антон Фурнэ в жизни нс обидел ни мужчины, ни женщины, ни ребенка до тех пор, пока не уничтожил гнусного гада в человеческом обличье, за что Закон безжалостно раздавил его своей железной пятой.
И в эту ночь Антон Фурнэ снова явился в камеру и уселся рядом с Кентом на нарах, где он спал много ночей; и призраки его смеха и песен звучали в ушах Кента, и его несгибаемое мужество наполнило залитую лунным светом тюремную камеру, так что, когда Кент наконец растянулся на жестком ложе, отправляясь ко сну, он был уверен, что душа этого героического мертвеца придала ему такие силы, которых невозможно добиться от живых. Ибо Антон Фурнэ умер смеясь, хохоча, распевая песни, — а именно Антона Фурнэ он увидел во сне. И в этом же сне выплыл образ другого человека — человека, которого в округе звали Дерти Фингерс7. А вместе с ним пришло и вдохновение!
Глава 11
Там, где участок огромной реки загибается внутрь наподобие языка добродушной собаки, лижущей берег у Пристани на Атабаске, все еще сохранялся так называемый «Квартал Фингерса» — девять старых, разваленных, дряхлых, потрепанных непогодой и Бог знает из чего и как построенных лачуг, которые поставил здесь эксцентричный гений, предвидевший резкий подъем деловой активности в здешних местах за десять лет до того, как это действительно случилось. Пятой лачуге — считая с какого угодно конца — ее владелец, сам Дерти Фингерс, присвоил неожиданно громкое имя: Добрая Старая Королева Бесс. Лачуга была покрыта черным толем и имела два окна, которые выходили на реку и, словно два квадратных глаза, что-то постоянно настороженно высматривали в ней. К фасаду лачуги Дерти Фингерс пристроил навес, чтобы защитить себя от дождя в весеннее время, от солнца летом и от снега зимой. Ибо здесь Дерти Фингерс просиживал всю ту часть своей жизни, которую не тратил па сон.
Дерти Фингерса знали все, от мала до велика, на всем двухтысячемильном протяжении Долины Трех Рек, причем наиболее суеверные полагали, что всевозможные боги и черти различных рангов и мастей частенько собираются у него, чтобы посидеть с ним под навесом перед лачугой с толевой крышей и покалякать о том о сем. На всей реке не было никого, кто мог бы сравняться с ним мудростью, не было никого, кто не согласился бы многое отдать ради обладания лишь малой толикой того, что таилось под черепной коробкой Дерти Фингерса. Глядя на него, сидящего под навесом у своей Доброй Старой Королевы Бесс, трудно было заподозрить выдающиеся способности его недюжинного мозга. Дерти Фингерс представлял собой огромную дряблую тушу, гигантскую груду мяса и жира, принявшую человеческий облик. Сидя в старом, вытертом до блеска деревянном кресле, он казался какой-то расплывшейся, почти бесформенной глыбой. При огромной голове с длинными редкими и давно не стриженными волосами, лицо его было гладким, как у ребенка, толстым, как у херувима, и так же лишенным всякого выражения, как спелое яблоко. Его сложенные руки всегда покоились на исполинском животе, бросающиеся в глаза размеры которого еще более подчеркивались колоссальной цепочкой для часов, сделанной из расплющенных самородков клондайкского золота. Большой и указательный пальцы Дерти Фингерса постоянно перебирали эту цепочку. При каких обстоятельствах он получил свое прозвище, когда его настоящее имя было Топпет, никто ничего определенного сказать не мог, разве что только виною этому был его постоянный довольно неопрятный вид немытого и нечесаного толстяка.
Но что бы ни представляли собой двести сорок с небольшим фунтов жирного мяса, составлявшие тело Дерти Фингерса, люди относились к нему с чувством благоговейного почтения из-за качества его мозгов. Ибо Дерти Фингерс был адвокатом — адвокатом диких необитаемых уголков, лесным судьей, юрисконсультом звериных троп, лесных просторов и речных перекатов.
Собранные и рассортированные по порядку, в его мозгу хранились все правила и законы справедливости и обычного права Великой Северной страны. Он изучил все законы, существовавшие здесь в течение двух сотен лет. Он знал, что закон сам по себе не умирает от возраста, и из заплесневелого прошлого он откапывал и тщательно сохранял каждую уловку и каждый трюк своей профессии. У него не было юридической литературы, справочников и толстых сводов законов. Вся его библиотека размещалась у него в голове, и все факты хранились в штабелях, исписанных убористым почерком и покрытых пылью бумаг в его жилище. Он не ездил но судам, как прочие адвокаты, и в Эдмонтоне многие его коллеги были ему за это благодарны.
Ветхая лачуга Дерти Фингерса была истинным храмом правосудия. Он восседал здесь, сложив руки на животе, и изрекал свои суждения, свои советы, свои решения. Он мог сидеть здесь так долго, что любой другой сошел бы с ума. С утра до ночи, вставая лишь затем, чтобы перекусить или спастись от жары или непогоды, он представлял собой неотделимую принадлежность навеса подле своей Доброй Старой Королевы Бесс. Целыми часами он мог сидеть, уставясь на реку и, кажется, даже не мигая веками своих бесцветных глаз. Целыми часами мог он сидеть без движения, не произнося ни единого слова. У него был только один постоянный компаньон — пес, жирный, безразличный, ленивый, как и его хозяин. Пес этот постоянно спал у его ног или устало плелся за ним, когда Дерти Фингерс выбирал время, чтобы совершить путешествие в местную лавчонку, где он закупал продукты и прочие необходимые мелочи.
Первым, кто пришел утром навестить Кента Б его камере после неудавшейся попытки побега, был отец Лайон. Ровно через час тот же отец Лайон шествовал по протоптанной тропе к двери жилища Дерти Фингерса. Если выражение удовольствия когда-либо и появлялось на лице толстяка, то это обычно случалось, когда его время от времени навещал маленький миссионер. Вот тогда у Фингерса развязывался язык, и они могли до поздней ночи беседовать о многих вещах и явлениях, о которых прочим людям не дано было знать. Сегодня утром отец Лайон зашел не случайно, но с непреклонной решимостью обсудить одно важное дело. Когда Дерти Фингерс узнал, в чем это дело заключалось, он печально покачал головой, теснее сложил руки на животе и констатировал полнейшую несостоятельность идеи о том, чтобы он пошел навестить Кента. Такое было не в его обычаях. Люди должны приходить к нему. И он не любит ходить пешком. Ведь от его лачуги до казармы целая треть, а может, даже целых полмили! И дорога все время идет в гору. Вот если бы Кента можно было доставить к нему, сюда…
Кент ждал в своей тюремной клетке. Он без труда различал голоса в помещении полицейского участка, если дверь в него не была закрыта, и поэтому знал, что инспектор Кедсти не появлялся в казарме до того, как коротышка миссионер отправился со своей миссией к Дерти Фингерсу. Обычно Кедсти приходил часом раньше. Кент не строил догадок о причинах его запоздания, но заметил, что после прибытия инспектора между его служебным кабинетом и территорией, окружавшей казарму, возникло более оживленное движение, чем обычно. Один раз он с уверенностью мог сказать, что различил голос доктора Кардигана, затем с такой же степенью уверенности распознал голос Мерсера. При звуках этого голоса он усмехнулся. Несомненно, он ошибался, ибо Мерсер едва ли будет в состоянии разговаривать в течение еще нескольких дней. Кент был доволен, что угол стены в коридоре загораживал дверь в контору полицейского участка, благодаря чему все три камеры размещались в глубине своеобразной ниши, что избавляло его от любопытных взглядов досужих зевак. Он также был рад тому, что у него не было товарища по камере. В его положении предпочтительнее было оставаться в одиночестве. Для плана, который складывался в его мозгу, одиночество было так же необходимо, как и сотрудничество с Александром Топпетом Фингерсом.
Проблема, стоявшая перед ним сейчас, как раз и заключалась в том, в какой мере он мог рассчитывать на это сотрудничество, и Кент с нетерпением ожидал возвращения отца Лайона, стараясь распознать звук его шагов во внешнем коридоре. В конце концов, если та вдохновляющая идея, что возникла у него прошлой ночью, ни к чему не приведет, если Фингерс не оправдает его надежд…
Кент пожал плечами. Если это случится, то другого шанса у него не будет. Ему придется подчиниться и сполна принять лекарство из рук правосудия. Но если Фингерс согласится ему подыграть…
