поступок, не знаю, что бы я делал, если бы мне кто-нибудь открыл, что бы я ему сказал. Мне нечего было там ловить, особенно в такой час. Но я так злился, что мне было совершенно все равно. Я позвонил еще раз, долгим звонком, а потом с силой постучал в дверь, как делал в армии, когда мы обыскивали один дом за другим, – но мне никто не открыл. У меня в голове мысли о Гиле и Реут начали путаться с мыслями о других разрывах, и все они слиплись в один ком. Этот дом, в котором мне не открывали, чем-то бесил меня. Я двинулся в обход, пытаясь найти окно, через которое можно было бы заглянуть внутрь. Но здесь не было окон, только стеклянная задняя дверь. Я попытался разглядеть что-нибудь сквозь нее – внутри было темно. Я вглядывался упорно, но моим глазам не удавалось привыкнуть к темноте. Казалось, чем больше я стараюсь, тем гуще становится темнота внутри. Это сводило меня с ума, просто сводило с ума. И вдруг я увидел себя как бы со стороны – вот я поднимаю камень, заворачиваю его в свитер и разбиваю стекло.
Я запустил руку внутрь, стараясь не порезаться осколками, и открыл дверь. Войдя, я пошарил в поисках выключателя, а когда он нашелся, свет оказался желтым и жалким. Единственная лампочка на всю эту большую комнату. Таким этот дом и был – гигантская комната, без мебели, совершенно пустая, кроме одной стены, целиком завешанной фотографиями женщин. Часть фотографий была в рамках, часть просто налеплена на стену кусочком скотча, и всех я знал: там была Рони, моя девушка из армии, и Даниэла, с которой я встречался еще в школе, и Стефани, работавшая у нас в киббуце, и Гила. Все они были там, а в правом углу, в тонкой золотой рамке, была фотография улыбающейся Реут. Я потушил свет и дрожа забился в угол. Бог знает, что за человек тут живет, почему он так поступает со мной, как ему удается всегда все разрушить. Но внезапно все встало на свои места, все эти беспричинные разрывы, все, кто бросал меня ни с того, ни с сего – Даниэла, Гила, Реут. Это не мы всегда были виноваты, а он, он.
Не знаю, сколько времени прошло до его появления. Сперва я услышал, как отъезжает такси, потом скрежет ключа в передней двери, потом снова зажегся свет, и вот он стоит передо мной и улыбается, сукин сын, просто смотрит и улыбается. Он был низенький, ростом с ребенка, с огромными глазами без ресниц, и держал в руках разноцветный пластмассовый ранец. Когда я поднялся из угла, он только захихикал, как извращенец, которого в эту самую секунду поймали с поличным, и спросил, как я сюда попал. «Она тоже ушла, а? – сказал он, когда я уже был совсем близко. – Ничего, всегда найдется другая». Вместо ответа я опустил камень ему на голову, и когда он упал, я не остановился. Не хочу другую, хочу Реут, хочу, чтобы он перестал смеяться. И вот я луплю его камнем, а он только воет: «Что ты делаешь, что ты делаешь, что ты делаешь, я твой человек, твой человек», – пока наконец не замолкает. Потом меня вырвало. Когда рвота прекратилась, мне разом стало легче, как в армии во время марш-бросков, когда кто- то подменяет тебя под носилками, и ты вдруг чувствуешь такую легкость, о какой уже давно успел забыть. И эта легкость поглощает все – и страх, и чувство вины, и ненависть, которые еще могут навалиться на тебя позже.
За домом, недалеко, было что-то вроде рощицы, я бросил его там. Окровавленные камень и свитер захоронил в саду. В последующие недели я все время искал его в газетах – и в новостях, и в сообщениях о пропавших без вести, но ничего такого не писали. Реут не перезванивала, и на работе кто-то сказал мне, что видел ее на улице с одним блондином, высоким таким, это больно ранило меня, но я знал, что делать нечего, все в прошлом. Некоторое время спустя я начал встречаться с Майей. И с самого начала с ней все было так трезво, так хорошо. С ней я вел себя не так, как обычно веду себя с девушками: я с первой секунды был открытым, я не пытался защищаться. По ночам мне иногда снился этот карлик – как я бросил его труп в рощице, – а когда я просыпался, в первую секунду мне было просто жутко, а в следующую секунду я говорил себе, что все в порядке, потому что его больше нет; я обнимал Майю и снова засыпал.
Мы с Майей расстались в такси. Она сказала, что я каменный, что я совершенно ничего не понимаю, что иногда она может страдать самым страшным образом на свете, а я буду уверен, что она счастлива, потому что в этот самый момент я сам счастлив. Она сказала, что у нас уже давно проблемы, но я не обращаю на них никакого внимания. Тут она заплакала. Я попытался обнять ее, но она отодвинулась и сказала, что, если она мне небезразлична, я должен дать ей уйти. Я не знал, выйти ли за ней следом, спорить ли. По рации в такси назвали адрес – «А-Маавак, четыре». Я велел водителю отвезти меня туда. Когда мы подъехали, там уже стояло другое такси, в него сели парень и девушка моего примерно возраста, может, чуть младше. Их водитель что-то сказал, и они рассмеялись. Я велел ехать на А-Гдуд А-Иври, девять. Я поискал в роще его труп, но трупа не было. Я нашел только ржавый прут. Я поднял его и направился к дому.
Дом был точь-в-точь как в прошлый раз, – темный, с разбитым стеклом в задней двери. Я просунул руку, поискал щеколду, стараясь не порезаться. Выключатель нашелся за одну секунду. По-прежнему было совершенно пусто, лишь фотографии на стене, уродливый ранец карлика и темное липкое пятно на полу. Я посмотрел на фотографии – все были на месте, точно в том же порядке. Разобравшись с фотографиями, я открыл рюкзак и стал в нем рыться. Там была купюра в пятьдесят шекелей, наполовину использованный проездной, футляр от очков и фотография Майи. На фотографии ее волосы были собраны, она выглядела немного одинокой. Я вдруг понял, что он говорил мне тогда, перед смертью, – что всегда найдется другая. Я попытался представить его себе в ту ночь, когда я расстался с Реут, – как он едет, куда положено, возвращается с фотографией, заботится, уж не знаю как, о том, чтобы я познакомился с Майей. Только я и в этот раз умудрился все просрать. А теперь уже нет гарантий, что я познакомлюсь с другой. Потому что мой человек умер, я и в самом деле его убил.
Одно доброе дело в день
Был тот негр из Сан-Диего, который залил нам кровью всю машину, пока мы везли его в больницу; была толстая бомжиха из Орегона, которой Авихай подарил свою мерзкую футболку, ту, с эмблемой войск связи, Авихай получил ее на курсе радистов; еще был паренек в Лас-Вегасе, с полными слез глазами он сказал, что проигрался в пух и у него нет денег на автобус, а Авихай думал, что паренек вымогатель, и долго не хотел ему ничего давать; и был кот в Атланте, у него гноились глаза, и мы купили ему молока. Много разного было, я всего и не упомню, большей частью мелочи, – скажем, подвезти автостопщика или оставить побольше чаевых старой официантке. Одно доброе дело в день. Авихай сказал, что это полезно для нашей кармы и что людям вроде нас, едущим через Штаты из конца в конец, нужна хорошая карма. Штаты – это, конечно, не дикие джунгли Южной Америки и не деревня прокаженных в Индии, но все же, все же.
В Филадельфию мы приехали уже совсем под занавес, в самом конце путешествия. Дальше мы собирались в Нью-Джерси. У Авихая там был друг, который обещал нам помочь продать машину. Оттуда я должен был ехать в Нью-Йорк и лететь обратно, в Израиль. Авихай планировал провести в Нью-Йорке еще несколько месяцев и поискать работу. Путешествие было убойное. Гораздо лучше, чем мы ожидали. С катанием на лыжах в Рино, с аллигаторами во Флориде, со всем на свете. И все это за четыре тысячи долларов на человека. И главное, мы хоть и жлобились время от времени, но на важных вещах не экономили никогда. В Филадельфии Авихай затащил меня в скучный Музей Природы, потому что его друг из Нью-Джерси сказал, что там круто. Потом мы пошли обедать в одно китайское местечко, они предлагали шведский стол без ограничений за шесть долларов девяносто девять центов, и из дверей хорошо пахло.
«Эй, не оставляйте здесь машину! – крикнул нам какой-то худющий негр, который выглядел так, будто совсем загибался от наркотиков. Он встал с тротуара и пошел к нам. – Поставьте ее напротив, здесь ее в пять минут разберут на запчасти. Хорошо еще, что я вас вовремя перехватил». Я сказал: «Спасибо!» – и двинулся к машине, но Авихай сказал, чтобы я никуда не ходил и что негр несет чушь. Негр очень разволновался из-за того, что я остановился, и из-за нашего странного языка, повторил, что нам надо переставить машину, а то ее мигом разнесут, и что он дает нам хороший совет, отличный совет, совет, который спасет нашу машину, такой совет стоит как минимум пять долларов. Пять долларов человеку, спасшему нашу машину, пять долларов голодному отставному военному, и благослови нас Господь. Я хотел уйти, вся эта история с машиной меня достала, потому что я выходил в ней вроде как идиотом, но Авихай продолжал беседовать с негром. «Ты голодный? – сказал Авихай. – Пойдем, пообедаешь с нами». У нас было вроде правила: мы не даем джанкам денег, чтоб они не купили на них дозу. Авихай положил ему руку на плечо и попытался повести к ресторану. «Я не люблю китайское, – занервничал негр. – Ну же, ребята, дайте пятерку. Будьте людьми, у меня сегодня день рожденья. Я спас вам машину. Я заслужил, заслужил, заслужил право в свой день рожденья поесть по-человечески!» «Поздравляю, – улыбнулся Авихай,
