большие деньги, тысячу шекелей, тогда ей казалось, что это много. «Деньги меня не интересовали. – Вспомнив эту историю, она поджала губы. – Я просто хотела его унизить. Пусть он почувствует, что бесплатно ни одна женщина его не захочет. Уж если я кого ненавижу, так это изменяющих мужиков». Ее командир явился с тысячей шекелей в конверте, а в результате от всех волнений у него не встал. Но Альма не согласилась вернуть деньги, так что унижение было двойным. Эти деньги, по ее словам, были так ей противны, что она погребла их в какой-то накопительной программе и до сих пор не готова к ним притронуться.
Суд закончился довольно неожиданно, по крайней мере для меня, и Лев-Това присудили к смертной казни. Ведущая-японка рассказала по «Си-эн-эн», что, услышав приговор, он тихо заплакал. Моя мама сказала, что так ему и надо, а папа, как всегда, сказал: «Иди знай, что творится у людей в головах». Как только я услышал приговор, я понял, что должен слетать и повидаться с ним прежде, чем его убьют. В конце концов, когда-то мы были лучшими друзьями. Это было странновато, но все, кроме мамы, поняли меня. Ави, мой старший брат, попросил меня протащить ему оттуда ноутбук, и в крайнем случае, если меня поймают на таможне, оставить его там и просто уйти.
В Техасе я поехал из аэропорта прямо к Амиру в тюрьму. Я договорился о посещении заранее, еще из Израиля, и мне дали полчаса. Когда я вошел к нему, он сидел на стуле. Он был связан по рукам и ногам. Охранники сказали, он все время бузит, и поэтому его приходится связывать, но мне он показался совершенно спокойным. Я думаю, они сказали это от балды, им просто нравилось над ним издеваться. Когда я сел перед ним, все показалось таким обычным. Первым делом он извинился передо мной за похороны Дафны и за свое поведение. «Я набросился на тебя ни с того ни с сего, – сказал он. – Нехорошо получилось». Я сказал, что давно все забыл. «У меня, как видно, это долго лежало камнем на душе, и вдруг ее смерть и все дела, и оно просто вырвалось. Это не из-за того, что ты с ней спал за моей спиной, клянусь, это только из-за того, что ты разбил ей сердце». Я сказал, чтобы он не болтал глупостей, но не сумел справиться с дрожью в голосе. «Перестань, – сказал он. – Она мне рассказала. А я давно простил. Весь этот бардак с похоронами, честное слово, я был просто идиот». Я спросил его про убийство, но он не хотел об этом говорить, так что мы поговорили о других вещах. Через двадцать минут охранник сказал, что полчаса истекли.
Когда-то смертников сажали на электрический стул, и, когда поднимали рычаг, во всей округе свет мигал несколько секунд, и все прекращали свои дела, в точности как во время сирены.[13]
Я представил себе, как сижу в гостиничном номере, а свет начинает мигать, но этого не произошло. Сегодня смертную казнь осуществляют, делая укол яда, так что никто не может почувствовать, когда именно это происходит. Они сказали, что это будет ровно во столько-то часов. Я следил за секундной стрелкой; она добралась до двенадцати, и я сказал себе: «Теперь он наверняка мертв». Если честно, это я написал граффити на стене у Ницана, Амир просто смотрел, я думаю, он даже был немножко против. А сейчас его, по всей видимости, уже нет в живых.
Во время обратного перелета рядом со мной сидел какой-то толстяк. Его кресло оказалось сломано, а стюардессы не могли пересадить его на другое место, потому что самолет был забит. Его звали Пелег, он рассказал мне, что совсем недавно освободился с контрактной службы в звании полковника, а сейчас как раз возвращается с курсов повышения квалификации для менеджеров в области высоких технологий.
Я смотрел, как он откидывается в кресле с закрытыми глазами, пытается устроиться поудобнее в своем поломанном кресле, и ни с того ни с сего меня посетила мысль, что, может быть, он-то и есть армейский командир Альмы. Тот тоже был толстый. Я представил себе, как он ждет ее в какой-нибудь вонючей гостиничной комнате, потными руками пересчитывает тысячу шекелей. Думает о предстоящем сексе, о жене, о младенце. Пытается найти себе какое-нибудь оправдание. Я смотрел, как он вертится в своем кресле, его глаза все время были закрыты, но он не спал. И тут у него из горла вдруг вырвался короткий вздох, печальный-печальный. Может, он как раз это и вспомнил. Не знаю, мне вдруг стало его жалко.
Блестящие глаза
Это рассказ о девочке, которая больше всего на свете любила все блестящее. У нее было платье с блестками, и носочки с блестками, и чешки с блестками. И черная кукла по имени Кристи, в честь прислуги, и тоже с блестками. Даже ее зубы блестели, хотя папа и настаивал, что они «сверкают» и что это совсем не одно и то же. «Блестящий, – думала она, – это цвет фей, и поэтому он красивей, чем любой другой цвет на свете». На Пурим[14] она переоделась маленькой феей. В садике она распыляла блестки на каждого проходившего мимо ребенка и говорила ему, что это специальный порошок желаний, если перемешать его с водой, любое желание исполнится, и если сейчас пойти домой и перемешаться с водой, исполнится и его желание. Это был очень впечатляющий костюм, занявший первое место на детсадовском конкурсе костюмов. А воспитательница Гила сказала себе, что если бы она не знала девочку раньше и просто встретила на улице, то немедленно поверила бы, что это и впрямь фея.
Вернувшись домой, девочка сняла костюм, осталась в одних трусах, подбросила в воздух остатки блесток и крикнула: «Я хочу блестящие глаза!» Она выкрикнула это так громко, что мама прибежала посмотреть, все ли с ней в порядке. «Я хочу блестящие глаза», – повторила девочка, на этот раз уже тихо, и повторяла во время всего купания, но даже после того, как мама вытерла ее и одела в пижаму, девочкины глаза остались обыкновенными. Зелеными-презелеными и очень, очень красивыми, но не блестящими. «С блестящими глазами я смогу делать столько всякого разного, – объясняла она маме, которая, кажется, начала терять терпение. – С ними я смогу ходить ночью по проезжей части, а машины будут видеть меня издалека, а потом я вырасту и смогу читать ими в темноте и сэкономлю кучу электричества, а если я потеряюсь в кино, вам будет легко меня найти и не надо будет звать билетера». «Что это за болтовня про блестящие глаза? – спросила девочку мама и сунула в рот сигарету. – Ничего подобного не бывает, кто вообще вбил эту глупость тебе в голову?» «Бывает! – крикнула девочка и запрыгала на кровати. – Бывает бывает бывает, а кроме того, тебе нельзя курить рядом со мной, потому что мне это вредно». «Хорошо, – сказала мама, – хорошо, я даже не прикурила. – И вернула сигарету в пачку. – А теперь давай ты ляжешь в кровать, как хорошая девочка, и расскажешь мне, от кого ты слышала, что бывают блестящие глаза? И не говори мне, что от этой, как ее, толстой воспитательницы». «Она не толстая, – сказала девочка, – и вообще не от нее, и вообще не слышала, а сама видела. Такие есть у одного грязнули в нашем садике». «Как его зовут, этого грязнулю?» «Не знаю, – пожала плечами девочка. – Он весь такой грязный, и все время молчит, и всегда сидит в сторонке. Но уж глаза у него блестят так блестят, и я тоже такие хочу». «Ну так спроси его завтра, где он их достал, – посоветовала мама. – А когда он скажет, мы поедем и привезем тебе такие же». «А до завтра?» – спросила девочка. «А до завтра ты будешь спать, – сказала мама, – а я выйду покурю».
Назавтра девочка заставила папу отвезти ее в сад рано-рано, потому что ей ужасно не терпелось спросить грязнулю, где берут такие блестящие глаза. Но это не помогло, потому что грязнуля пришел последним, намного позже всех. Но сегодня грязнуля не был таким уж грязным. То есть его одежда по- прежнему была немного поношенной и в пятнах, но сам он казался очень чисто вымытым и даже почти причесанным. «Скажи мне, мальчик, – заговорила она, не медля ни секунды, – откуда у тебя такие блестящие глаза?» «Это не нарочно, – извинился почти причесанный мальчик. – Это произошло само собой». «А что я должна сделать, чтобы это и со мной произошло?» – заволновалась девочка. «Я думаю, тебе надо захотеть чего-нибудь сильно-сильно, и чтобы оно не произошло, и тогда у тебя сразу станут блестящие глаза». «Глупости, – рассердилась девочка. – Вот я же, например, хочу блестящие глаза, а у меня их нет, так почему мои глаза не становятся от этого блестящими?» «Не знаю, – сказал мальчик, очень испугавшись, что она рассердилась. – Я знаю только про себя, а про других не знаю». «Извини, что я раскричалась, – успокоила его девочка и маленькой ручкой коснулась его плеча. – Может, это происходит, только если хотеть какие-то особые вещи? Скажи мне, что это за вещь, которую ты хочешь так сильно, а она не происходит?» «Одна девочка, – пробормотал мальчик, – чтобы она была моей подружкой». «И все? – изумилась девочка. – Но это же совсем-совсем просто. Скажи мне, кто эта девочка, и я немедленно прикажу ей быть твоей подружкой. А если она не согласится, я ей организую веселую жизнь». «Я не могу, – сказал мальчик. – Я стесняюсь». «Ладно, – сказала девочка. – Это на самом деле не важно. И не слишком-то решает мою проблему с глазами. Потому что я не могу захотеть, чтобы кто-нибудь стал моей подружкой и чтобы этого не случилось, потому что все девочки хотят быть моими подружками». «Ты, – пробормотал мальчик против собственной воли. – Я хочу, чтобы ты была моей подружкой». Девочка на секунду умолкла,
