скармливают.
Она ждала от меня каких-то комментариев. Мне так и хотелось переспросить:
– А где Фунт?
– Фунт?
– Эта ваша мартышка с камерой. Разве ему не положено быть рядом с вами, чтобы фиксировать на видео все самые сногсшибательные новости?
– Его зовут Боргурт Зипински. Он не мой видеооператор, он работает для всей станции. Внештатный сотрудник, правда, на окладе. Как только мне назначат личного оператора на полный день, я умыкнусь из Мобила – только меня и видели. Кстати, – улыбнулась она, направляясь к машине, – может, это вы заставили Борга сделать со своей камерой нечто экзотическое?
Походка у нее была что надо.
– Нам с вами, Райдер, вскоре нужно будет встретиться тет-а-тет, – сказала она через открытое окно, надевая темные очки. – Нужно будет обсудить это маленькое забавное дельце. – Последовала брошенная мне белозубая улыбка. – Без комментариев, верно?
– Без комментариев.
Денбери включила двигатель.
– Вы в этом своем ответе, «без комментариев», очень прогрессируете, можно сказать, превратили его в целое искусство.
Она рассмеялась и унеслась, подняв фонтан песка и мелких ракушек.
Глава 16
По дороге в тюремную лечебницу – западнее Монтгомери – меня дважды останавливали за превышение скорости, но оба раза выручал мой полицейский значок. Я добрался туда около часа дня. Круговую монотонность ограждений и витков колючей проволоки нарушал только домик охраны у внешних ворот.
Основное здание представляло собой одноэтажный коричневый прямоугольник из бетона. В первой его трети, с окнами, похожими на щели, находились административные помещения и кухня. В «жилой» секции окон вообще не было. Сбоку располагался небольшой прогулочный дворик – коробка, сверху и по сторонам затянутая густой металлической сеткой. В углу ее, лицом к покрашенной в кремовый цвет стене, спиной ко мне стоял высокий, стройный человек, который, казалось, готовился дирижировать симфоническим оркестром. Услышав звук моей машины, он повернулся. В лице его, как мне показалось, было что-то не так, что-то необычное. Не отвлекаясь на него, я зарулил на стоянку.
У двери меня встретила доктор Эванжелин Праузе. У Вэнжи – это было единственное имя, которое она признавала – в ее почти семьдесят были темные и блестящие, как полированное ореховое дерево, глаза, смотревшие из-под аккуратной челки седых волос. Расслабленной походкой бывшего марафонца она двинулась мне навстречу, и я ощутил рукопожатие, крепкое и твердое, как кирпич. – Приятно вас снова видеть, Карсон. Джереми в последнее время ведет себя вполне спокойно, взрослеет, вероятно. Я рада, что смогла снять с него некоторые ограничения, ему теперь разрешено больше смотреть телевизор, принимать у себя гостей.
Мы шли в ее кабинет по длинному коридору. Через каждые пятнадцать метров на стене располагалась кнопка с надписью под ней «Тревога». Разумеется, к пожару это никакого отношения не имело.
Я уже бывал в этой комнате с высокими потолками и многочисленными полками, прогибающимися под тяжестью книг. На полу лежал все тот же восточный ковер, у двери на стеллаже красовались статуэтки, рисунки в пластмассовых рамках, какая-то замысловатая конструкция, сделанная из ершиков для курительных трубок.
– Вот этого я что-то не припомню, – сказал я, беря с полки увесистую штуковину из затвердевшего пластилина, напоминающую глаз.
– Да, моя выставка творческих работ заключенных периодически пополняется.
Глаз меня не впечатлил. Поставив его на место, я обратил свой взор на короткое стихотворение в рамке, написанное толстым черным карандашом. В нем сбивчиво повествовалось о собаке, морковке и красном небе.
– Вы что-нибудь слышали о людях, собирающих такие вещи в качестве хобби или даже делающих на них бизнес? – спросил я Вэнжи, возвращая экспонат на полку.
– У нас тут периодически появляются коллекционеры, – сказала она, – пытающиеся подговорить наших служащих, чтобы они тайно вынесли им вещи заключенных. И, представьте, их не так уж мало.
– И что вы предпринимаете в ответ на эти попытки?
– В таких просьбах нет ничего противозаконного. Но когда нашим сотрудникам начинают слишком докучать, я, если мне это удается, связываюсь с этими любителями криминальных трофеев и намекаю на судебную ответственность. Наивных это отпугивает, остальные просто смеются.
– Вы слыхали когда-нибудь о человеке по имени Гекскамп?
Подумав, она кивнула.
– Ну конечно, Марсден Гекскамп. Серийный убийца, работавший с бандой изгоев. Коммуна по образцу «семьи» Мэнсона, если мне не изменяет память.
– Что вы о нем знаете?
Она улыбнулась.
– Он умер, не успев посидеть в тюрьме. Когда они находятся снаружи, они принадлежат вам, ребята. Когда попадают сюда – они мои, и могут быть четвертованы только морально.
– Вы никогда не слышали о так называемой коллекции Гекскампа?
Она покачала головой.
– Мне ни о чем не говорит. А что это?
– Никто толком не знает. Что-то, имеющее отношение к искусству, я полагаю.
Вэнжи взяла с полки фигурку из ершиков; такую вполне мог сделать и школьник младших классов.
– Большая часть того, что эти ребята называют искусством, выглядит примерно так же, Карсон, – нечто упрощенное, почти примитивное с эстетической точки зрения.
– Примитивное, как они сами?
– Искусство – это ведь прежде всего эмоции, верно? Когда человек не испытывает нормальных эмоций, он не способен создать впечатляющих произведений искусства. Эти парни не создают, а пародируют то, что считают искусством. Разумеется, есть и исключения. Время от времени попадается какой-нибудь интересный образчик. Я подозреваю, что вполне могут случаться по-настоящему ошеломляющие вещи, даже обладающие неотразимой притягательной силой.
– Но это редкость?
Вэнжи поставила скрученную фигурку обратно на полку.
– О да, Карсон. Думаю, это большая редкость. Ты готов уже встретиться с Джереми?
Охранник проводил меня в заднюю часть здания. Двери здесь были из толстого металла с небольшими смотровыми оконцами, задраенными армированным проволочной сеткой стеклом. Мы остановились перед камерой Джереми. Я заглянул в окошко и увидел, что он сидит на кровати и читает книгу. Он не поднял глаз, хотя, безусловно, знал, что я здесь.
– Хотелось бы, чтобы нам не мешали, – сказал я охраннику. Он кивнул и открыл дверь.
Мой брат, казалось, был полностью поглощен чтением. Его соломенного цвета волосы были аккуратно расчесаны. Джереми вообще был похож на нашего отца – такие же тонкие черты лица и бледная кожа, разве что габаритами в него не вышел. Он был старше меня на шесть лет, но, думаю, что со стороны выглядел моим сверстником, если не младшим братом. Джереми никак не отреагировал на мое появление, хотя я был уверен, что он слышал наши приближающиеся шаги. Мой брат от природы обладал обостренным чувством опасности, которое за годы, проведенные в заключении, только усилилось. И прежде всего его феноменальный слух. Он стал его измерительным инструментом, помогавшим обнаруживать ложь в словах, распознавать искренние чувства, улавливать глубоко спрятанную печаль.
– Что ты читаешь, Джереми?
Не поднимая глаз, он перевернул страницу. Прядь тонких волос упала на его лоб, и он поправил ее бледными тонкими пальцами.
