— Муж хотел, чтобы вы у нас заночевали, но я вижу, что вы к такому не готовы. Я ему все объясню.
Я обхожу машину Пинтера и набираю номер. Джулия берет трубку после первого гудка. Целая и невредимая.
Голос у нее слабый, хоть я и сомневаюсь, что сам говорю твердо. В ее голосе — дорога и забегаловка на обочине. Джулия описывает свое ночное путешествие по диагонали — через Южную Дакоту и Вайоминг. В Рапид-Сити сестра проколола шину и залатала ее при помощи моментального клея. Неподалеку от Шеридана Джулия подобрала стопщика-индейца, который подарил ей медвежий коготь на счастье. Пересекая границу Юты, она на час остановилась в Пылающем ущелье, чтобы при свете фонарика осмотреть холм, нашпигованный окаменевшими останками динозавров. Джулия утверждает, что бежала вовсе не от свадьбы — всему виной смерть Майлза и Ти-Джея, отравившихся собак, которые, как и сказал Кейт, скончались у нее на руках, от непрерывного внутреннего кровотечения. Они умерли по ее вине. Вообще, все случилось по ее вине.
— Что еще? — спрашиваю я.
— Все.
Джулия не права.
— Ты ела? — спрашиваю я.
— Я сейчас ем.
— Что именно?
— Лакрицу.
— Это не еда.
Джулия не просит меня прилететь, но я все равно прилечу. Я могу оказаться рядом с ней, соизволением «Грейт Уэст» и воздушных диспетчеров, через четыре часа. Нужно выехать немедленно.
— А еще я пью молоко.
— Допивай. Молоко — это то, что надо.
— Допила.
Пинтер выходит на крыльцо и стоит, обняв одной рукой девическую талию Маргарет. С его лица сошло распутное выражение; он отворачивается, чтобы не мешать разговору. Я велю Джулии не ждать меня, ложиться спать и передать трубку Азифу. Она так и делает. Шум миксера намекает, что они на кухне, где им и следует быть.
— Забери у нее ключи от машины.
— Уже забрал.
— Спасибо, Азиф.
Мой богатый и находчивый зять, не рожденный в Америке, — просто подарок. Мы ему многим обязаны.
Пинтер медлит, когда я прекращаю разговор. Странный человек, но при желании весьма проницательный.
— Я вижу, что-то случилось и вы спешите, — говорит он. Маргарет опускает голову ему на плечо.
— Семья.
— Не объясняйте. У всех свои проблемы. Что касается нашего дела — то, возможно, мы этим займемся. Я буду на конференции. Нужно больше ездить. Вы там выступаете?
— Коротенькая речь. Чтобы прояснить ситуацию. Между нами говоря, я ухожу из КСУ. Я помещен в нишу, и она мне не нравится. И потом, у меня немеют нижние конечности. Прошу прощения. Я уже на это жаловался.
— Ничего.
— Вы не могли бы отвезти меня обратно в отель, чтобы я мог забрать вещи и машину?
— Мог бы, но не факт, что мы доберемся целыми и невредимыми. Маргарет?
— Конечно. Только найду очки.
Мы жмем друг другу руки. В его крошечном большом пальце отрывисто и резко бьется пульс. Я благодарю Пинтера за ужин и понимание.
— Отличная тема, — говорит он. — Нам она всегда нравилась.
Глава 8
Некогда я был провинциальным парнем. Носил кепку с рекламой местного кафе («У нас самая лучшая еда!»). Девушки в нашем городке были сплошь девственницы, но не знали об этом, поскольку полагали, что, когда их трогают за грудь, это и есть настоящий секс. Все они были блондинки, за исключением учениц по обмену, которые приезжали из Италии и Египта и поражали нас изящными манерами и безупречным английским. Ребята тоже сплошь были светловолосыми. Каждое лето приезжали музыканты-гастролеры и играли польки — люди платили по два доллара, танцевали всю ночь и пили бочковое пиво, которое по большей части представляло собой безвкусную пену. Собранные деньги передавали добровольной пожарной бригаде. Когда мы слышали об убийствах в больших городах, то чувствовали себя везунчиками. Когда слышали о скандалах в Вашингтоне — считали это справедливым возмездием. Мы считали «Америкой» страну за пределами нашего городка и знали, что однажды туда отправимся — но можно и подождать. Мы гордились Полк-Сентер. Наши фермеры кормили весь мир. Пусть наши дорожные знаки и были изрешечены пулями, но водители тем не менее с ними считались.
Лишь во время первого своего полета, на санитарном вертолете в Миннеаполис, я понял, насколько ограниченна моя жизнь. Мне было шестнадцать, и я попал в аварию. Каждый декабрь, когда замерзали озера, местные ребята набивались в машины и выезжали на лед, чтобы погонять и покрутиться. Я сидел за рулем. Со мной сидели двое, тоже местные, их отцы поставляли моему пропан. Я крутил руль, мы врезались в дверцы, то с одной, то с другой стороны, и хохотали. Пили водку. Родители знали, где мы. Они развлекались точно так же, когда были молоды. Традиция.
А потом у машины задрался перед, и мы начали тонуть. Скользить задом наперед по льду. Из наших карманов на сиденье посыпалась мелочь. Я смотрел, как капот поднимается, заслоняя луну, а потом схватился за ручку дверцы, но не смог ее открыть. Вода была черной и непроницаемой, она просочилась сквозь вентилятор и брызнула мне в подбородок.
Я очнулся уже в небе, на носилках, в кислородной маске. Кислород был горьким на вкус, у меня пересохло горло, а в иллюминатор виднелась Полярная звезда. Надо мной склонился мужчина в униформе и объяснил, что оба моих приятеля выскочили из машины, а я пробыл в воде пятнадцать минут — обычно этого достаточно, чтобы убить человека. Медик сказал, меня спасло то, что от ледяной воды мое тело как будто погрузилось в спячку. Он спросил, сознаю ли я свое везение. Я подумал и решил, что пока нет.
Когда мы подлетели к больнице, мне разрешили сесть. Я видел небоскребы Миннеаполиса — одни этажи были освещены, другие темны, а антенны на крышах передавали радиотрансляции и футбольные матчи. Я видел горизонт — на западе, откуда прилетел вертолет, — и заснеженную извилистую реку, через которую были перекинуты мосты, освещенные фарами машин. Ландшафт выглядел как единое целое, таким я его прежде никогда не видел — и понял, каким образом все его части подогнаны друг к другу. Родители лгали. Они твердили, что мы живем в лучшем месте на свете, но теперь я видел, что весь мир — это, одно и то же место и что бессмысленно сравнивать его части или восхвалять наш город сравнительно с другими.
Вскоре мы приземлились. Носилки подпрыгнули. Пока мы ждали остановки лопастей, врач сказал, что я вернусь домой через пару дней; он не понимал, что теперь, когда я впервые оторвался от земли, эти слова не приносят мне утешения. Меня выкатили на крышу больницы, озаренную луной, которая успела забраться высоко по небосклону, с тех пор как я наблюдал ее из машины. Я приподнял кислородную маску, чтобы можно было говорить, и спросил, долго ли мы летели. Всего полчаса. Чтобы добраться до города, который я представлял себе страшно далеким, расположенным за полштата от Полк-Сентер. Столица чужого государства.
Я сказал врачу, что чувствую себя счастливым.
