На второй день в часы отдыха Яхубена разыскал Аута и попросил пойти с ним на берег реки.
Погода была хорошая. Время года «ахет» подходило к концу, и приближалось время года «перт». Воды Хапи входили в свои берега. Крестьяне и рабы спешили теперь вспахать и засеять еще влажные и черные поля. После вспашки пастухи погнали на засеянные поля стада овец, с тем чтобы те втоптали семена в землю и их не развеял ветер и не выжгло солнце.
Аута и Яхубен любовались этим зрелищем и слушали хвалебные песни, сложенные людьми роме в честь своего божества Хапи:
Яхубен как завороженный слушал эти песни. Обрывок одной из них запомнился ему, и он тихонько напевал его на языке, на котором она была сложена в Та Кемете. Язык Та Кемета не очень отличался от языка атлантов, однако Яхубен не понял сразу смысла этой песни. Однажды, к удивлению Ауты, солдат запел своим сильным, охрипшим от вина и боевых криков голосом:
В тот день, в начале времени года «перт», когда местные жители более не поют такого рода хвалебных песен, Яхубена вдруг озарил смысл запомнившихся ему слов, которые он все время напевал. Он сразу же повернулся к Ауте.
— Скажи мне, — спросил солдат задумчиво, — песни врут?
— А почему ты спрашиваешь меня об этом? — недоуменно сказал Аута.
— Нет, ты скажи, врут песни или нет, и тогда я тебе раскрою мысль моего сердца.
— Некоторые лгут, — ответил Аута, еще не понимая, в чем дело.
— Я обратил внимание, что, когда поешь, вроде бы не думаешь, о чем поешь… Может быть, это не касается песен, сочиненных самим. Вот я сейчас по-настоящему прислушался к песне, которую только что пел, и решил, что это ложь. Я видел бедных и у нас, и в Та Кемете. Так разве бедняк плохой человек или злодей? Думаю, что нет.
— А ты знаком с бедностью, Яхубен? — неожиданно спросил его Аута.
— Да так, не особенно. Когда был ребенком, я не играл с детьми ремесленников. Отец был солдатом, и еды у нас всегда хватало. Но позже я видел бедняков, которые отдавали последнее другим, более бедным, чем они сами. Я не видел, чтобы бедный убивал богатого, а вот богатый, так тот убивал.
— А тебе не приходило когда-нибудь в голову, что армия Пуарема бедна?
Яхубен удивленно засмеялся:
— Как это так — наша армия бедна? Ты что, смеешься?
— Смеюсь, как видишь. Но бедняками были те люди, которых вы сделали рабами. Так кто же творит беззаконие?
Яхубен замолчал, недоуменно покачивая головой. Потом задумчиво произнес:
— В Бехдете на меня набросилась собака, и, чтобы не убивать ее, я зашел в домик одного человека. Он пригласил меня посидеть. Я посмотрел, что он мастерит. Он делал кольца… Его жена сказала, что эти кольца для самых видных господ города. И знаешь, что они ели? Я сам видел: лук с заплесневелой лепешкой. Лепешка была из ячменя. У них была еще одна головка лука, и они ее оставили на второй день. Я отдал им свой хлеб, хотя во вражеской стране мы должны брать, а не давать. Если бы Пуарем узнал об этом, он приказал бы меня убить. Все говорят, что так хотят боги. Но почему говорят, что все добрые боги самые сильные?
Аута улыбался и ничего не ответил.
— Ты почему мне ничего не отвечаешь, Аута? — удивился солдат.
— И я давно ищу ответа на твой вопрос, но до сих пор не нашел! — ответил наконец тот.
— Знаешь, вероятно, я нашел.
— Какой же, Яхубен?
— Песня лжет! Вот он, ответ. Аута вздохнул:
— Это тоже еще вопрос.
Солдат проницательно посмотрел на Ауту и замолчал. Потом тихо запел другую песню, из своих родных мест. Он смотрел вдаль, где на горизонте виднелось море. Вдруг Яхубен повернулся и схватил Ауту за плечо.
— Смотри, наши корабли идут! — крикнул он радостно.
В самом деле, горизонт был усеян маленькими белыми неподвижными крылышками, которые непрерывно увеличивались. Были ли это корабли Атлантиды, сказать пока было трудно, но это были, конечно, корабли.
— Откуда ты знаешь, что это наши? — спросил Аута. Яхубен в замешательстве посмотрел на него:
— А чьи же еще? У кого столько кораблей? Здешние не осмеливаются пересекать море. Они плавают только вдоль берега.
Прошел час, и корабли стали видны более отчетливо. По строю и величине они могли принадлежать только атлантам. Раб и солдат направились к лагерю.
Люди племени роме, у которых атланты отобрали чудесное поле, примыкающее двумя сторонами к лесу из акаций и пальм и обрамленное с двух других сторон берегом голубого моря и реки с ее зарослями папируса и лотоса, далеко стороной обходили чужой лагерь и молча, с ненавистью смотрели на белые палатки.
Пуарем стоял на берегу и смотрел на тысячи парусов кораблей. Он был доволен награбленной добычей: золотом, антилопами, настриженной шерстью от множества овец. Но более всего он был доволен, что захвачено несколько тысяч рабов и рабынь, среди которых были трудолюбивые и ловкие мужчины из племени даза, теза, белые люди машуаша, жившие на западе, знающие свое дело мастера из Страны Песков Херьюша и красивые певицы роме из плодородной страны Та Кемет.
Солдаты-атланты срочно подготавливали оружие и вещевые мешки, а писари подсчитывали захваченную добычу для правителя и жрецов, решая, сколько скота, рабов и шерсти нагружать на каждый из грузовых кораблей.
С тех пор как на горизонте показались корабли, Аута стал еще более молчаливым. Шумная суета, связанная с отплытием в Атлантиду, его нисколько не волновала. Он не знал, виновата ли в том грусть, закравшаяся в его душу в связи с уходом из этих мест, или ощущение близости возвращения на Атлантиду… В таком душевном состоянии он пошел к Тефнахту, когда тот наконец его позвал. Жрец Тефнахт ходил по берегу, заросшему лотосом; на лице его играла с трудом скрываемая улыбка, значение которой Ауте так и не удалось сразу понять. Он подумал, что никогда не видел Тефнахта таким довольным.
— Знаешь, почему я тебя позвал? — спросил Тефнахт раба, когда увидел его.
Аута склонился до земли и ответил, что не знает. Жрец, казалось, был доволен его ответом. Он сказал;
