Одним словом, когда я увидел, как она елозит по земле крыльями, у меня внутри образовалось чувство, которое мне совсем не понравилось. Я понял, что это время вот-вот придет. Нам обоим изначально не было свойственно, чтобы мы жили вместе; хотя она и приноровилась более-менее к моему образу жизни, но ей-то он был чужд. Я надеялся, что она сумеет научиться летать сама. Не мне же ее обучать, в самом деле!
Этого и не потребовалось. Она проделала несколько неудачных попыток, взмахивая крыльями, что выглядело страшно неуклюже, а потом каким-то чудом сумела продержаться в воздухе пару мгновений. Тут ее понесло. После этого она не переставала упражняться, и к началу следующего месяца уже вовсю рассекала воздух — я и не думал, что драконы могут так ловко летать. Я даже слышал, что они летают как куры, однако ей полет давался без особого труда.
И как-то утром, когда весна готова была смениться летом, я проснулся позже обычного и обнаружил ее посреди вырубки. Она ждала меня. Не знаю, как я об этом догадался, но так и было. Она покидала меня, и это был час прощания. Я направился прямо к ней, а она следила за каждым моим шагом. Протянув руки, я обнял ее за шею, а она на мгновение обернула меня своими крыльями.
Я чувствовал, будто прощаюсь с дочерью, и не мог так просто взять да отпустить ее, верите ли? Обхватив руками ее большую голову, я заглянул ей в глаза.
— Прощай же, моя Салера, — сказал я, поглаживая костный выступ на ее щеке. — Малышка моя. Да хранит тебя Владычица, куда бы ни лежал твой путь, дитя. Я буду скучать по тебе. Лети же и будь счастлива!
Она закрыла глаза и прикоснулась головой к моему лбу; я почувствовал тепло ее кожи — она всегда была такой теплой на ощупь! Потом она выпрямилась и посмотрела на меня. И готов поклясться, что-то произнесла; но, несмотря на все то время, что мы прожили с ней под одной крышей, я не смог понять ее. Думаю, в уме я пытался воспринять это как собственное имя, произнесенное ею, но на самом деле звуки были совсем иными.
— Храни тебя Владычица, — повторил я и отступил назад.
Она присела — и затем вспрыгнула, оттолкнувшись своими мощными задними ногами от земли, быстро- быстро разгоняя воздух ударами крыльев. Я молча следил за ней: она не переставала хлестать крыльями, пока наконец не попала в струю теплого воздуха — и тогда, расправив крылья, начала плавно подниматься ввысь широкими кругами. Слово даю: она была самым прекрасным созданием из всех, что я когда-либо встречал. Она повернула к югу — дальше в лес, по направлению к Сулкитскому нагорью — и вскоре пропала из виду.
— Гадкое дитя, всю лаванду мне потоптала, — пробормотал я. — Дракониха несчастная. Никогда под ноги не смотрит, когда ходит по моему садику.
И тут я понял, что сам затоптал добрую половину посадок, — и пошел ругать и ее, и себя, и растения за то, что подвернулись под ноги, когда не надо. Гнев обуял меня настолько, что я не мог трезво мыслить.
Ну, то есть чувство это лишь напоминало гнев.
Никогда больше я не видел ее, как ни искал. Я прожил там еще два года, ухаживая за садиком, помогая соседям, чем было можно, торгуя на рынке зельями, мазями и благовониями, — и все время ждал, что Салера вернется. Но она так и не прилетела. В конце концов я решил разузнать все, что было возможно, о ее народе, ибо мне не было известно об этом почти ничего, хотя я сам вырастил ее, бедняжку.
Единственным местом, куда и впрямь стоило отправиться, был Верфарен, где целителей обучают их искусству. Я слышал, что там находится богатейшее хранилище книг и рукописей. Не может быть, чтобы прежде никто не изучал этих созданий. Я собрал свои пожитки, оставил дверь распахнутой, а очаг полным дров — на случай, если она все же вернется, — и отправился в школу магов попытать счастья.
Это было семь, сейчас уже почти восемь лет назад. Я отыскал все, что можно было найти, хотя для этого потребовалось перерыть всю библиотеку. Чтобы как-то перебиться, я помогал по работе в саду. Со временем я изучил библиотеку настолько хорошо, что когда книгохранитель заболел, он попросил меня остаться и помочь ему. Я так и сделал. Вскоре книгохранитель скончался, и тогда сам магистр Берис поинтересовался, не соглашусь ли я заступить на это место. Я ответил ему по совести, что пока не думал о том, чтобы остаться, но если он настаивает, я могу некоторое время поработать, пока не определюсь с собственным выбором и не решусь покинуть Верфарен.
— И когда же это произойдет? — спросил он меня.
— Как задует нужный ветер и небо позовет, — ответил я. Это было не слишком вежливо, но уже в то время я его недолюбливал. Сказать по правде, я оставался только ради старика Паулина. — И кроме того, я не могу бросить сад.
Он лишь рассмеялся и сказал, что раз я знаю хранилище и ничего не имею против учеников, ему это лишь на руку, а в придачу он получит еще и садовника. Так я и остался там, продолжая выведывать все, что можно, и, бывало, близко сходился с некоторыми из здешних учеников, находя удовольствие от общения с ними: у каждого из них был свой собственный взгляд на жизнь и на учебу. Труднее всего было уживаться каждый год с новыми молодыми девушками, которые находили, что высокий светловолосый мужчина, не так уж намного старше их, весьма притягателен, и не упускали случая попытать счастья. Я не кичусь этим, поймите: по мне, это довольно-таки маетно. Я не виноват, что так выгляжу, но не могу идти навстречу этим юным соблазнительницам, не могу воспользоваться их расположением к себе.
Но как ни крути, а пребывание в ученой среде изменило меня. Я читал все, что попадалось под руку, и даже говорить стал по-другому, нежели раньше. Нельзя ведь прочесть такую кучу слов и не перенять при этом ни одного. Сестренка моя посмеивается надо мною, но все же подозреваю, что втайне она все же поражается. Она единственная, кто знал Салеру, кроме меня, и тоже по ней скучает. Иногда я наведываюсь домой — повидаться с Лирой и убедиться, что моя лесная хижина все еще стоит в целости и сохранности. К слову сказать, я там был совсем недавно — перед последним солнцеворотом — привел там все в порядок, пока морозы не ударили. И опять вернулся в Верфарен, где и встретил Новый год, несмотря на то что никогда не чувствовал себя здесь как дома. Впрочем, нужды воротиться домой я тоже не испытывал.
До тех пор пока не повстречал Велкаса и Арал. Любопытно, что Арал была чуть ли не единственной, которая с самого начала видела во мне лишь друга, и именно она страстно пленила мое сердце.
Иногда жизнь нам подбрасывает такое, чего мы от нее совсем не ждем.
Майкель
Я онемел от удивления.
— Марик? Господин? — прошептал я, не смея верить собственным глазам.
— А кто же еще, Майкель? И что это у тебя с глазами? — спросил он, нахмурившись.
Берис рассмеялся:
— Ему нездоровится, Марик. Измотался весь, хлопоча тут с тобой. Впрочем, теперь вы оба под моей защитой, так что нет нужды для беспокойства.
Слова его, похоже, рассердили Марика, однако он был еще слишком слаб, чтобы выплеснуть свой гнев.
— Пока что так, — пробормотал он. Почему его разозлили слова Бериса, я не мог понять. На мгновение я заподозрил, что он не настолько исцелился, как казалось на первый взгляд.
— Как нога, хозяин? — поинтересовался я.
Казалось, он был удивлен. Опустив взгляд, он напряг мышцы.
— Почти совсем не болит.
— Погоди, еще на ноги встанешь, — ухмыльнулся Берис. — Майкель говорит, ты не мог вылезти из постели даже на пять минут — с тех самых пор, как вернулся, а это, если не ошибаюсь, целых четыре луны. Пора бы тебе поразмяться. — Он ухватился за одеяла и рывком стащил их. — Давай-давай, уже давно утро, пора вставать и действовать.
Магистр поднял моего господина с постели и заставил его встать на ноги, чего я не мог добиться на протяжении нескольких месяцев. Он был слаб, выбит из колеи — и вместе с тем он вновь был самим собой. Разум его исцелился. Я даже не верил своим глазам. Внутреннее зрение было мне все еще доступно, и недолго думая я прибегнул к нему, чтобы узреть разум своего господина.
На этот раз я не увидел пустыни, которая так долго не давала мне покоя. На первый взгляд разум его показался мне вполне таким же, как и у всех: ярко озаренный мыслью и играющий разными цветами; но за внешним видом скрывалось явное различие.
Не знаю даже, как объяснить... Вообразите себе хижину, сплетенную из множества ветвей всех
