себя за то, что всегда была такой дурой и покинула твердую землю, и в конце концов поклялась, что если мне удастся выкарабкаться из этой передряги живой, ноги моей больше не будет ни на одном корабле, отправляющемся в море.
Надо сказать, я много в чем тогда поклялась. В те дни я действительно не видела иного выхода.
Как бы там ни было, в то утро я решила вверить свою судьбу в руки Владычицы и молила только о том, чтобы смерть моя была безболезненной. С каждым новым креном нам казалось, что мы вот-вот испустим дух. Ветер завывал в снастях, а натянутые до предела канаты звенели, как струны арфы, и это напоминало бесконечную погребальную песнь. Я была благодарна тому, что обычные обязанности помогали мне хоть немного отвлечься от волнений за собственную жизнь. И все же когда я работала в трюме подолгу, мне начинало чудиться, будто я заперта в пещере. Если уж нам суждено было перевернуться, то лучше в это время находиться снаружи, чем внутри, — так я рассуждала. Может, я была и не слишком права, но я всегда терпеть не могла пещер. Кроме того, внизу шум бури слышался гораздо отчетливее, и это приводило меня в ужас. У моих сотоварищей работы было не меньше, чем у меня, у некоторых даже больше. Матросы тоже были по горло заняты, и у них просто не было времени бояться; однако и они выглядели ненамного лучше нас.
Внезапно с носовой части корабля до нас донесся крик. Ничего нового в этом не было: за последние сутки подобное происходило почти ежечасно. Я так и не поняла толком, что там кричали, но значение криков всегда было одним и тем же: схватиться за что-нибудь неподвижное и надеяться удержаться. Я дотянулась до леера и глянула вперед.
И вверх.
Громадный водяной вал навис над нами, готовый обрушиться сверху на корабль и пустить его на дно.
Меня бросило в такой ужас, что я не могла даже закричать. Я закрыла глаза и прошептала: «Владычица, обереги нас!»; затем обхватила леер обеими руками и повисла на нем, приготовившись к страшной смерти.
И волна налетела. Раздался ужасный треск, словно толстая ветвь отломилась от громадного дерева. Водяной мощью меня сбило с ног и перебросило через борт: я по-прежнему цеплялась за леер, трепыхаясь в бушевавшей воде, словно знамя на ветру, и стараясь задерживать дыхание. Я продолжала висеть, крепко сжимая пальцы и вознося хвалу своим сильным рукам. Когда вода спала, с трудом подтянувшись, я взобралась обратно на палубу, дрожа всем телом и с кашлем выплевывая остатки морской воды. Позже мы услышали от капитана, что если бы узенькую полоску нашего паруса вдруг не натянул бешеный порыв ветра как раз перед тем, как на нас обрушился вал, не видать бы нам больше солнца. Нам удалось вылететь из- под ужасной массы воды, но палуба была вся сплошь залита. Треск, который я слышала, издала фок-мачта — единственная мачта, несшая на себе парус, который и спас нас, — она была сломана пополам.
Но худшее из того, что уготовило нам море со своими бурями, уже миновало. Почти сразу же после этого ветер стих. Волны становились все меньше и меньше, и уже через четверть часа мы раскачивались на гребнях, не превышавших в высоту пяти-шести локтей. Если бы я не видела всего этого собственными глазами, ни за что бы не поверила.
Случайно подняв глаза, я встретилась взглядом с Реллой. Она улыбнулась; улыбка ее делалась все шире, пока она не залилась смехом, переполнявшим, казалось, все ее существо. Я присоединилась к ней, а через мгновение то же сделали и остальные: мы радостно смеялись, прогоняя прочь только что пережитый ужас, еще не веря, что выстояли, смеялись, пока не заплакали от удивления, что до сих пор живы.
Вскоре выяснилось, что мы потеряли чуть ли половину команды — все погибшие оказались листосборцами, кроме одного несчастного матроса, и, хотя мы скорбели по ним, нас одновременно переполнял восторг оттого, что столь многие выжили. Я гадала, как же нам теперь с такой поредевшей командой удастся вернуться живыми назад; но когда я сказала об этом бывалым морякам, бесспорным знатокам своего дела, они заверили меня, что плавание обратно на восток будет гораздо легче. В глубине души я понадеялась, что они окажутся правы.
Остаток ночи и весь следующий день мы были вовсю заняты починкой того, что еще можно было починить; кое-что исправить оказалось невозможно, и с этим пришлось примириться. К обломку фок-мачты было временно прикреплено некое подобие рея для того, чтобы можно было подвесить какой-никакой парус; и сейчас мы еще быстрее неслись на северо-запад. Покалеченная мачта мне теперь больше всего напоминала столб с бельевой веревкой, на которой сохла широкая простыня.
Остаток путешествия, несмотря на нелегкую работу, был подобен вздоху облегчения. Когда я находила время поразмыслить обо всем этом, меня переполняла огромная гордость оттого, что волны высотой в шесть локтей казались теперь мне совершенно укрощенными. Однажды утром, где-то через четыре дня после того, как мы миновали бури, капитан обмолвился, что, по его подсчетам, мы должны достичь земли к вечеру. Это вызвало всеобщий восторг, а я тут же подумала: сумеет ли вообще что-нибудь заставить меня вновь ступить на палубу корабля, когда придет пора отправляться назад? Но восторг был громким и искренним: я прекрасно знала, что каждый из нас, пока продолжались бури, считал уже свою душу пропащей, но теперь-то мы не просто живы, а готовы вот-вот причалить к земле, неведомой для живущих, и это горячило нам кровь.
К вечеру, уже перед заходом солнца, об этом было объявлено всем членам команды. Мы только тогда впервые заметили, сколь многих товарищей потеряли: теперь на нижней палубе для нас было гораздо больше места, чем раньше. Капитан поздравил нас с тем, что мы до сих пор живы, — что вызвало очередную бурю восторга и взрыв рукоплесканий — и затем сказал, что земля уже близка и пора нам выслушать своего нового господина, который расскажет нам о наших обязанностях на острове драконов. Он отступил от ограждений мостика, и его место занял купец.
Это был Боре. По крайней мере я считала его Ворсом, пока он не заговорил.
— Приветствую всех вас, храбрые листосборцы! Мы справились с величайшими трудностями, благодаря славному хозяину судна и его отважной команде, — произнес он, слегка поклонившись капитану, который стоял позади него. — А теперь, во имя Гундарской купеческой гильдии, я приглашаю вас туда, где вас ждет счастливая судьба, — тут вдруг взгляд его остановился на мне, и с ужасной улыбкой он горделиво произнес: — Меня зовут Марик Гундарский, и если вы будете работать не разгибая спины в течение всей недели, пока мы будем пребывать на острове, вы вернетесь в Колмар с богатством, превышающим всякое воображение.
Марик! Смертельный враг моей матери! И Джеми годами твердил мне, как сильно я похожа на нее, проклятье! Проклятье, проклятье! Он, небось, едва только увидев меня в трактире «Белая Лошадь», сразу смекнул, что я дочь Маран. Теперь бежать было некуда. Я не могла даже затеряться в толпе листосборцев, ибо была на голову выше любого из них. Я попробовала повторить проклятие, которое слышала от одного из моряков во время бури. Это помогло, но ненамного.
Не знаю, рассчитывал ли Марик на это или нет, но он успел лишь объявить свое имя и едва начал объяснять нам наши обязанности, как сверху раздался возглас впередсмотрящего:
— Земля! Земля слева по борту! Мы доплыли.
Через некоторое время весь остров был в пределах видимости, однако достигли мы его только к сумеркам. Было решено встать на якорь недалеко от берега и переждать ночь. Причину такого решения никто не объяснял, но мне, да и другим, пришло в голову, что, возможно, таким образом Марик оттягивал свою встречу с драконами. Я помнила, что он не верил в их существование и собирался опровергнуть рассказы прочих купцов. И все же, даже если дело было в том, что Марик предпочитал распоряжаться жизнями других людей, нежели вести переговоры с драконами лично, все равно лучше было подождать начала следующего дня. Кроме того, существование подобных созданий легче было отрицать при ярком свете утра, чем в темноте расстилавшейся перед нами неведомой земли.
В ту ночь я спала неспокойно, и мне в последний раз пригрезились драконы, образ которых вот уже так давно неотступно преследовал меня в моих снах, — они сверкали чешуей на солнце, преисполненные восторга от встречи со мной, и вели себя благородно и учтиво.
Перед суровым лицом правды сны рассеиваются, точно дым в ветреный день.
Словно в противовес этому яркому видению мне пригрезилось и другое — мрачное и кровавое, и в нем звучал голос Джеми: «Он самое мерзостное из всех порождений Преисподней, каким только удавалось избежать меча». Марик, который — упаси Владычица! — мог быть моим отцом и, если и вправду им был,
