пузырек покатились по траве, а в руке блеснул метательный нож, который Билли выхватил из-под штанины с поразительной быстротой. Я выругался. Мне и в голову не пришло, что у него может быть оружие, а ведь Билли Уоррена не зря прозвали Ловкачом. Мерзавец не признавал поражения, что не могло не вызывать искреннего восхищения, к которому примешивалось не совсем приятное осознание того, что на самом деле мы не такие уж и разные.
Я спустил курок. Первая пуля попала в плечо, развернув Билли еще до того, как он успел бросить нож. Вторая прошла, кажется, мимо, а вот третья и четвертая ударили в верхнюю часть спины. Билли упал на колени, но так и не выпустил нож, и на мгновение я вновь поддался сомнениям. Только на мгновение, потому что уже через секунду еще две пули ударили ему в голову.
Обе попали под левый глаз, и тело дернулось, но какой-то миг, показавшийся мне ужасно долгим, сохраняло вертикальное положение и лишь затем медленно завалилось набок.
Я подождал еще немного, чтобы убедиться, что удача все же изменила Ловкачу, потом оглянулся, проверяя, не слышал ли кто стрельбу — видно никого не было, так что я решил, что и свидетелей нет, — и наконец подошел к телу. По щеке тоненькими, неровными струйками стекала на шею кровь, но глаза были закрыты, и выглядел он спокойным и миролюбивым, как и большинство покойников. Глядя на него, я напомнил себе, что Билли Уоррен убил по меньшей мере двоих (причем убил только ради денег и один из убитых был полицейским и моим другом) и что он, оказавшись на моем месте, не колебался бы ни секунды, прежде чем спустить курок. В общем, жалеть не о чем, убеждал я себя, но легче не становилось. А когда я достал фотоаппарат, чтобы сделать несколько снимков, стало еще хуже. В кармане у Билли нашлись мобильный, ключ от номера и фальшивый паспорт, которые перекочевали в мой карман. В заключение я натянул резиновые перчатки, вытер рукоятку «браунинга» и собрал стреляные гильзы. Потом взял Ловкача за плечи и потащил в кусты. К счастью, он оказался легче, чем казалось с виду, что было мне на руку, поскольку последний путь у Билли Уэста получился довольно долгий.
Протащив тело ярдов пятьдесят через густые кусты и между деревьями, я остановился у края оврага. Пот стекал ручьем, дыхание сбилось, зато передо мной был почти отвесный обрыв примерно в пять сотен футов глубиной, заканчивавшийся поросшей лесом долиной.
Я выбрал это место потому, что люди туда не спускались. Не исключено, конечно, что кто-то из местных держит там небольшой огородик, но такого рода риска на острове не избежать. Скорее всего, решил я, тело пролежит на дне оврага несколько месяцев и даже лет, прежде чем кто-то наткнется на останки. И даже в этом случае полиция вряд ли сумеет установить личность Билли Уэста, да и заниматься неопознанным трупом, пусть даже с пулями в голове, никто не станет. Власти решат, что скорее всего это кто-то из местных, жертва разборок с марксистскими повстанцами, которые до сих пор хозяйничали в горах за Пуэрто-Галера и время от времени совершали набеги на побережье.
Мне не очень нравилось то, что Билли Уэст не упокоился в земле со всеми положенными церемониями. Я не знал, есть ли у него семья или родственники, но, наверное, он любил кого-то, и мне была неприятна мысль, что близкие никогда не узнают, что случилось с Билли и где он преставился, но, с другой стороны, ничего иного мне не оставалось. Как постелешь, так и поспишь. Билли приготовил себе не слишком удобную постель, но в том, что она такая, виноват был только он сам.
Я столкнул его в овраг, отвернулся и вытер пот со лба. Мысли снова и снова возвращались к загадочному Лесу Поупу, заказавшему и оплатившему убийства Ричарда Блэклипа и Билли Уэста, а также по меньшей мере еще двух человек. Мучает ли его совесть? Тревожен ли его сон? Я сильно в этом сомневался. Скорее всего он, подобно Билли Уэсту, воспринимает убийство как бизнес.
Продолжая размышлять об этом, я вернулся к «лендроверу» и продолжил путь в гольф-клуб «Пондероса» — выпить и вспомнить человека, за смерть которого я только что отомстил.
Глава 5
Азиф Малик. На протяжении примерно года мы вместе служили в управлении уголовного розыска Ислингтона. Поначалу я был его боссом, потом, перед самым моим бесславным исчезновением, Азиф пошел на повышение, что вовсе не стало для меня сюрпризом. Азиф Малик всегда представлялся мне человеком, которому суждено далеко пойти, — трудолюбивый, упорный, умный и, самое главное, честный. Большинство полицейских люди вполне приличные и достойные, но некоторые — включая и меня — с годами все больше поддаются рже цинизма, поскольку уровень преступности неуклонно растет. Когда-то я верил в то, что делаю, верил, что могу как офицер полиции, действующий в установленных законом строгих рамках, изменить ситуацию и восстановить попранную справедливость. Но время и растущее осознание того, что я всего лишь накладываю пластырь на зияющую рану, развратили меня до такой степени, что ни о совести, ни о репутации говорить уже не приходится — первое потеряно, второе погублено.
Не исключено, что Малик тоже изменился. Ведь мы как-никак не виделись более трех лет. Но я сильно в этом сомневался. Он всегда отличался твердостью убеждений и четко отделял себя от тех, кого пытался поймать. Жизнь в представлении Малика была относительно проста. Есть добро и есть зло, и долг каждого благонамеренного гражданина отстаивать первое и вставать на пути второго. Прочитав тремя неделями ранее о его смерти, я неожиданно для себя самого сильно расстроился. Азиф Малик был хорошим парнем, а их в наше время осталось не так уж много.
После отъезда из Англии я внимательно следил за карьерой Малика как по газетам, так и в Сети. Карьера эта шла по восходящей: сержант в управлении уголовного розыска Ислингтона — инспектор в специальном подразделении по борьбе с организованной преступностью Скотланд-Ярда — старший инспектор в Центральном управлении уголовного розыска. Не скрою, мне было приятно видеть, что у него все хорошо. Прежде всего потому, что Малик всегда вызывал симпатию. Наверное, из-за того, что напоминал меня самого в молодости, в те далекие годы, когда ржавчина коррупции еще не проела душу. Но дело было не только в симпатии. Так получалось — уж не знаю почему, — что его успехи облегчали периодически накатывавшее чувство вины за гибель трех невинных человек — двух таможенников и бухгалтера, — события, после которого вся моя прежняя жизнь рассыпалась, а сам я подался в бега. В каком-то смысле Малик был продолжением моей хорошей стороны. Я гордился им, молодым полицейским, своим учеником, продолжателем правого дела. Если я смог помочь ему, направить на верный путь, то, может быть, и сам не так уж плох. Так я пытался рассуждать, когда совесть выпускала когти. И это помогало, потому что в моих рассуждениях, как и во многом другом, присутствовала доля истины. Азиф Малик многому у меня научился, причем по большей части хорошему. По крайней мере так было до тех пор, пока тайна моей другой, скрытой, жизни не вышла наружу и не стала всеобщим достоянием.
Билли Уэст даже не знал, кто такой Малик, когда оборвал его жизнь вместе с жизнью еще одного человека в том ночном кафе в Кларкенуэлле. Убийство было для него простой работой, способом легко и быстро срубить хорошие деньги. Остались вдова и двое мальчишек, которые вырастут без отца. Ловкачу, разумеется, не было до них никакого дела. Что ж, он получил сполна. Но как же Лес Поуп? Скорее всего ублюдок мирно спит в мягкой постели за шесть тысяч миль отсюда и даже не догадывается, что приобрел нового врага. У такого, как он, их, наверное, немало.
Я перекусил на открытой веранде клуба «Пондероса», откуда открывался вид на море и ближайшие острова, но не заметил ни одного знакомого лица. Пуэрто-Галера — скромный городок, и эмигранты стараются держаться вместе. Разумеется, когда тебя разыскивают по обвинению в убийстве, безопаснее сидеть тихонько и не высовываться, однако полная изоляция в таких условиях практически невозможна. Впрочем, пока проблем не возникало. Меня здесь знали как Мика, и никто еще не усомнился в правдивости легенды, согласно которой я уже много лет работал на Филиппинах в сфере туризма. Большинство экспатриантов жили здесь давно и в любом случае ничего обо мне не слышали, а те, кто прибыл в последние три года, вряд ли смогли бы меня узнать, если только не были знакомы со мной раньше, как Ловкач, или не искали специально. С тех пор как мои фотографии украшали все британские газеты, воды утекло немало, и внешность моя претерпела серьезные изменения. Мне сделали две пластические операции — одну в Давао сразу по прибытии, другую в Маниле год спустя, — подправив форму носа и подбородка и удалив темные круги под глазами. Долгое пребывание под солнцем тоже не прошло бесследно: кожа стала смуглой, волосы поредели и поседели. Я стал носить короткую бородку, которая очень подошла моему
