мне у нее был удачный день.
Я пригубил вино и переключился на «Дискавери чэннел». Там шла передача о гигантских белых акулах. Какое-то время я сидел и смотрел, особенно не вникая в смысл. Несмотря на попытки избавиться от воспоминаний о сегодняшних событиях, было тяжело не думать об убийствах. Только теперь до меня стала доходить вся чудовищность того, что я сделал. Раз — и трех человек больше нет. Я чувствовал, что преступил какую-то черту. Мне дважды приходилось до этого убивать, но только при совершенно других обстоятельствах.
Первый раз это случилось двенадцать лет назад. Меня и еще нескольких вооруженных полицейских послали в Харингей. Мужчина угрожал пистолетом и ножом для разделки мяса своей гражданской жене и двум маленьким детям. С ним пытались вести переговоры по телефону, но парень слишком сильно накачался наркотиками, кричал в трубку что-то бессвязное и ситуация зашла в тупик.
Сидеть в осаде — самое утомительное и бессмысленное задание, которое только может получить полицейский. Ты практически не контролируешь ход событий и поэтому находишься в постоянном напряжении: а вдруг сейчас что-то случится? Но, как правило, ничего не происходит. Подозреваемый продумывает свои действия, в конце концов понимает, что он в ловушке и выйти сможет только либо в наручниках, либо в гробу, освобождает заложников и сдается. Такая ситуация навевает тоску, потому что в ней всегда хочется сделать что-нибудь, чтобы все скорее закончилось, но в большинстве случаев ты ничего сделать не можешь.
В день осады в Харингее стояла жуткая жара. Было душно. Мы торчали там уже целый час. Дом с заложниками был окружен со всех сторон. Вдруг, без всякого предупреждения, преступник появился в окне, выходящем на улицу. Обнаженный выше пояса, он держал в руке пистолет. Это был довольно крупный мужчина с пивным животиком и вытатуированным на груди орлом. Он крикнул что-то из-за стекла, потом открыл форточку и, высунув голову, стал опять кричать что-то, но по-прежнему невразумительно. Я находился на улице за машиной в десяти ярдах от этого сумасшедшего. Еще один полицейский сидел пригнувшись рядом со мной. Он был лет на пятнадцать старше меня, и его звали Ренфрю. Помню, пару лет спустя он вышел на пенсию, после того как его полоснули «розочкой» по лицу, когда он пытался разнять дерущихся в баре. Ренфрю сквозь зубы проклинал парня, взявшего заложников. Была бы его воля, он бы наверняка уже пристрелил его. А почему бы и нет? Какая миру польза от наркомана, который в своей жизни сделал скорее больше зла, чем добра? Но Ренфрю был профессионал. И, как большинство копов, он никогда не забывал о пенсии, а потому он никогда не сделал бы ничего, что могло бы негативно сказаться на его карьере. У меня же в те дни еще оставались какие-то идеалистические убеждения. Я не думал о пенсии. Я думал о жене этого ублюдка и двух его детях, запертых в доме с непредсказуемым маньяком.
Я слышал все, что говорили по рации те, кто руководил операцией. Старший офицер приказал не стрелять, переговоры еще не закончились. «Не сводите с него глаз, но не стреляйте», — повторил он.
И вдруг наш сумасшедший поднял пистолет и прицелился в нашу сторону. Старший офицер что-то прошипел в моем наушнике, но я не разобрал слов. Казалось, что подозреваемый вот-вот спустит курок. Я знал, что ему не достать меня оттуда, где он стоял. У меня было хорошее прикрытие, а он слишком сильно накачался, чтобы метко стрелять, но я все равно нервничал. Нервничал и злился. Этот урод просто бравировал своей силой, зная, что мы будем стоять как беспомощные пугала, не смея преступить установленные для подобных ситуаций правила. Эта мысль стала последней каплей.
И я выстрелил из браунинга. Два раза. Пули попали мужику в грудь, одна задела сердце. Вскрытие подтвердило, что любая из них привела бы к летальному исходу. Думаю, он умер мгновенно, еще до того, как ему оказали первую медицинскую помощь.
Мне предложили пройти курс психологической реабилитации. Я согласился, потому что догадывался, что если не соглашусь, получится, что мне наплевать на то, что я убил человека. Не думаю, что этот курс принес мне какую-то пользу, в основном потому, что мне действительно было совершенно наплевать на то, что я убил его. По правде говоря, я был доволен собой. Преступник хотел убить меня, но я оказался первым. Психологу, конечно, я ничего такого не сказал. Наплел ему про то, как мне искренне жаль, что, выполняя свой долг, я отнял жизнь у человека. Думаю, именно это от меня и хотели услышать.
Потом было служебное расследование и я давал показания. А после того как выяснилось, что пистолет парня был всего лишь пугачом, прошел слух о том, что дело может дойти до следствия. Меня отстранили от выполнения служебных обязанностей на два месяца, хорошо хоть зарплату не урезали. На второй день расследования, выходя из участка через боковую дверь, я столкнулся с гражданской женой убитого и ее братом. Она плюнула мне в лицо и назвала убийцей, а ее брат съездил мне по уху. Один из моих напарников вмешался и предотвратил драку, но этот случай научил меня двум вещам. Во-первых, никогда не надеяться на поддержку людей, которым пытаешься помочь. Политики лучше других знают, как недолговечна любовь избирателей: сегодня они возносят тебя на пьедестал, а завтра низвергают с него, осыпая проклятьями. Во-вторых, вообще ни от кого не ждать поддержки. В этом мире нужно привыкнуть к тому, что ты всегда сам по себе.
Официально мне так и не было предъявлено обвинение в убийстве тридцатитрехлетнего Дарена Джона Рида (который, как выяснилось, проходил у нас в качестве обвиняемого по двадцати девяти делам, девять из которых были связаны с насилием, из них четыре — в отношении его жены), хотя могло быть и иначе. Я был отстранен от всех операций с использованием огнестрельного оружия, мне запретили иметь табельное оружие, и мое продвижение по карьерной лестнице резко замедлилось. Я сделал вывод, что с преступностью выгодно иметь дело, только если ты сам преступник.
Я неплохой человек — не важно, что думают те, кто выносит приговоры. Я пришел в полицию, думая, что смогу изменить мир, и искренне хотел засадить всех нарушителей закона за решетку, заставить их отвечать за совершенные преступления. После того как я подстрелил Рида, мой пыл стал потихоньку остывать. Думаю, я наконец осознал то, что не является секретом для всех адвокатов защиты: закон в его практическом применении вне зависимости от того, с какими благими намерениями он был написан, только помогает преступникам избежать наказания, чинит препятствия правосудию и ни во что не ставит потерпевшего.
С таким циничным отношением к миру мне не составило труда найти себе плохую компанию. Плохая компания в моем случае оказалась самой плохой из тех, что могла бы быть. Хотя, когда я получил первый заказ от Реймонда Кина, одного из самых известных предпринимателей Северного Лондона, я и не подозревал, во что благодаря этому вляпаюсь.
С Реймондом Кином меня связывают деловые отношения уже семь лет. Начиналось все довольно безобидно. Пара дельных советов, звонок, предупреждающий о готовящейся полицейской операции, партия наркоты, пропавшая из полицейского участка и проданная по сходной цене. Мелкие услуги, которые, подобно раковой опухоли, неизбежно разрослись в большие дела. Я даже не сильно удивился, когда два года назад он попросил меня убить одного бизнесмена. Тот задолжал Реймонду денег и отказывался платить, делая вид, что никакого долга не существует. Одна из его фирм занималась распространением детской порнографии. Реймонд хотел избавиться от него и предложил десять тысяч за мои услуги.
— Вот увидишь, как потом тряхнет всех кредиторов, — сказал он.
Я не знал, сколько кредиторов последуют его примеру и решат списать долги своих должников таким необычным образом. Но десять тысяч — приличные деньги, особенно если ты живешь на жалование копа, а парень, которого заказывал Реймонд, похоже, был далеко не святой. Поэтому как-то вечером я подкараулил его у гаража. Он направлялся к своей машине, я вышел из тени и последовал за ним. Когда он открыл дверь гаража, я приставил глушитель к его лысой голове и спустил курок. Одной пули было достаточно, но я выстрелил еще раз для верности. Пиф-паф — и готово, а я стал на десять тысяч богаче. Проще некуда.
Но три убийства за один раз? Данни был прав, вокруг этого дела будет много шума. Реймонд, который заварил всю эту кашу, казалось, вообще не беспокоился о том, что его причастность к делу может обнаружиться. Он никогда ни о чем не волновался. В его бизнесе это, как я понимаю, считается скорее достоинством, чем недостатком.
Темнело. Вино кончилось, я выпил стакан воды из-под крана, чтобы ночью не хотелось пить, и пошел спать. Мысленно возвращаясь в тот вечер, я припоминаю, что уже тогда у меня было предчувствие, что вся эта ситуация добром не кончится. Но я не позволял себе в этом признаться. Реймонд Кин заплатил мне сорок штук за убийство этих людей. Огромные деньги, даже за вычетом двадцати процентов, которые причитались Данни. Достаточно, чтобы найти оправдание для многих вещей.