– Я полагаю, она хочет...
– Ладно, не трудись.
– Ну, вы и сами знаете таких, комиссар.
– Не совсем, Беккер, не совсем. Но по дороге непременно подумаю об этом. Можешь быть уверен.
Я выехал из Берлина и, следуя желтым полосам дорожной разметки, направился на запад, к Потсдаму, и далее – в Ганновер.
У Лехнина от берлинской кольцевой дороги отходит автострада, оставляя на севере древний город Бранденбург, а за Цизаром, старинной резиденцией епископов Бранденбургских, дорога идет строго на запад.
Скоро я заметил, что Киндерман выпрямился на заднем сиденье моего «мерседеса».
– Куда мы едем? – спросил он слабым голосом.
Я взглянул на него через плечо и подумал, что, сидя со скованными за спиной руками, он, пожалуй, не решится на такую глупость, как ударить меня своей головой. Особенно сейчас, когда она у него забинтована – медсестры настояли на этом, прежде чем позволить мне увезти его.
– Разве вы не узнаете дорогу? – удивился я. – Мы едем в маленький городок к югу от Падерборна. В Вевельсбург. Уверен, что вам он знаком. Не думаю, чтобы из-за меня вы захотели пропустить ваш эсэсовский Суд Чести.
Краем глаза я увидел, как он улыбнулся и поудобнее устроился на заднем сиденье.
– Меня это устраивает.
– Господин доктор, знаете, ведь вы поставили меня в неудобное положение. Взяли и застрелили моего главного свидетеля. Он должен был разыграть целое представление для Гиммлера. Хорошо, что он еще в Алексе сделал письменное заявление. Теперь, конечно, вам придется взять его роль на себя.
Он рассмеялся:
– Почему вы считаете, что я возьму на себя эту роль?
– Мне бы не хотелось думать о том, что может случиться, если вы разочаруете меня.
– Глядя на вас, я бы сказал, что вы привыкли к разочарованиям.
– Возможно. Но я сомневаюсь, что мое разочарование может сравниться с разочарованием Гиммлера.
– Рейхсфюрер моей жизни не угрожает, уверяю вас.
– На вашем месте, гауптштурмфюрер, я бы не слишком надеялся на свое звание и форму. Вы вылетите из СС так же быстро, как Эрнст Рём и все эти люди – из СА.
– Я довольно хорошо знал Рема, – сказал он ровным голосом. – Мы были добрыми друзьями. Может, вам интересно знать, Гиммлеру этот факт хорошо известен, а также и то, что могут означать такие отношения.
– Вы хотите сказать, он знает, что вы гомосексуалист?
– Конечно. И уж если я пережил «ночь длинных ножей», то полагаю, что справлюсь с теми неприятностями, которые вы мне сулите. Вы так не думаете?
– Думаю, рейхсфюрер будет рад почитать письма Ланге. Просто для того, чтобы еще раз убедиться, все ли ему известно. Кроме того, для нас, полицейских, чрезвычайно важно найти доказательства некоторым фактам. Я даже готов предположить, что ему известно, например, о невменяемости Вайстора.
– То, что считалось невменяемостью десять лет назад, теперь рассматривается как излечимая форма нервного расстройства. Психотерапия за короткое время прошла большой путь. Неужели вы всерьез думаете, что Вайстор – единственный из высших чинов СС, который лечился у меня? Я консультирую в специальном ортопедическом госпитале в Хоэнлихене около концлагеря Равенсбрюк. В этом госпитале многие штабные офицеры СС лечатся от того, что называют психическим расстройством. Вы меня удивляете. Как полицейский, вы должны бы знать, насколько рейх преуспел в распространении подобного рода удобной лжи. А сейчас вы торопитесь устроить большой фейерверк для рейхсфюрера с парой отсыревших хлопушек. Он будет разочарован.
– Мне нравится слушать вас, Киндерман. Всегда люблю смотреть на профессиональную работу другого. Держу пари, вы отлично справляетесь с богатыми вдовушками, которые обращаются в вашу модную клинику со своими менструальными депрессиями. Скажите мне, скольким из них вы прописывали кокаин?
– Гидрохлорид кокаина всегда использовался в качестве стимулирующего средства в случаях глубокой депрессии.
– А как вам удается не допускать привыкания?
– Это верно, риск есть всегда. Необходимо следить, чтобы не появились признаки наркотической зависимости. Это моя работа. – Он помедлил. – А почему вы об этом спросили?
– Просто любопытно, господин доктор. Это уже моя работа.
К северу от Магдебурга, около Хоэнварте, мы пересекли Эльбу у моста, за которым виднелись огни почти законченной дамбы Ротензее – она должна связать Эльбу с Миттельландским каналом, уровень которого на 20 метров выше. Вскоре мы въехали в Нижнюю Саксонию и у Хельмштедта остановились передохнуть и заправиться.
Уже темнело, и на моих часах было почти семь. Приковав Киндермана к ручке двери, я позволил ему справить нужду и сделал то же самое на некотором расстоянии от машины. Затем впихнул запасное колесо на заднее сиденье рядом с Киндерманом и приковал его к этому колесу за левое запястье, оставив другую руку свободной. «Мерседес» – большая машина, и Киндерман сидел достаточно далеко от меня – можно не беспокоиться о своей безопасности. И все же я вытащил «вальтер» из кобуры, показал ему и положил рядом с собой на сиденье.
– Так вам будет удобнее, – сказал я. – Попробуйте только сунуться, и получите вот это.
Я завел мотор и тронулся с места.
– К чему такая спешка? – раздраженно спросил Киндерман. – Я не могу понять, зачем вы это делаете. Могли бы продемонстрировать свои доказательства в понедельник, когда все вернутся в Берлин. Я действительно не понимаю, зачем проделывать такой путь.
– К тому времени будет слишком поздно, Киндерман. Слишком поздно, чтобы остановить погром, который ваш друг Вайстор готовит специально для берлинских евреев. Проект «Крист» – так, кажется, он называется.
– А, вам известно и об этом. Вы время даром не теряли. Только не говорите мне, что вы любите евреев.
– Скажем так, мне не очень нравится суд Линча и закон толпы. Поэтому я и стал полицейским.
– Чтобы защищать справедливость?
– Можете называть это и так.
– Вы сами себя обманываете. Правит сила. Человеческая воля. А чтобы создать коллективную волю, ее надо сконцентрировать в одной точке. Мы делаем то же самое, что делает ребенок, когда играет с увеличительным стеклом – он собирает солнечный свет в одну точку на листке бумаги и поджигает его. Мы просто используем энергию, которая уже существует. Справедливость – прекрасная вещь, если бы не люди. Господин... Послушайте, как ваше имя?
– Мое имя Гюнтер. И не утруждайте себя партийной пропагандой.
– Это не пропаганда, Гюнтер, это – факты. Вы – анахронизм, знаете ли вы об этом? Вы отстали от времени.
– Судя по тому, что я знаю из истории, справедливость никогда не была в моде, Киндерман. И если я отстал от времени, если не шагаю в ногу с народом, как вы это утверждаете, меня это только радует. Разница между нами в том, что вы хотите использовать его волю, а я обуздать ее.
– Вы – самый худший тип идеалиста: вы наивны. Вы действительно думаете, что можете остановить то, что случится с евреями? Вы опоздали. Газеты уже сообщили о ритуальном убийстве, совершенном евреями в Берлине. Я сомневаюсь, что Гиммлер и Гейдрих смогли бы предотвратить происходящее, даже если бы захотели.
– Возможно, я не смогу это остановить, – сказал я, – но, может быть, смогу оттянуть на какое-то время.
– Даже если вам удастся убедить Гиммлера задуматься над вашими доказательствами, неужели вы думаете, что ему захочется публично признать свою глупость? Сомневаюсь, что вы добьетесь
