случайный вандализм нескольких пьяных головорезов из СА. Прошлую ночь можно было без преувеличения назвать Вальпургиевой ночью разбоя.
Везде валялись осколки стекла, словно фрагменты гигантской ледяной мозаики, которую в порыве ярости швырнул об землю какой-то вспыльчивый принц Хрустального Королевства.
Всего в нескольких метрах от двери моего дома располагались два магазина готовой одежды. В зеркальной витрине одного из них над головой манекена змеилась огромная трещина, отливая серебром на солнце, а на витрине другого – гигантский паук, казалось, раскинул свою острую как бритва паутину, намереваясь набросить ее на манекен.
Дойдя до угла Фазаненштрассе и Курфюрстендам, я наткнулся на огромное зеркало, расколовшееся на тысячи осколков. Наступая на них, я видел бесчисленное множество своих отражений и слышал, как они хрустят у меня под ногами.
Таким, как Вайстор и Ран, верящим в символическую связь между древним германским богом Кристом и хрусталем, от которого он получил свое название, это зрелище, должно быть, казалось необыкновенно впечатляющим. Такое количество разбитых стекол – настоящий праздник для стекольщиков, и многие люди вокруг высказывали эту мысль.
На северном конце Фазаненштрассе, недалеко от станции городской железной дороги, еще дымились почерневшие руины синагоги. От нее остались только обгоревшие стены и обуглившиеся балки. Я не ясновидец, но я уверен – всякий честный человек, увидевший это зрелище, думал то же, что и я: сколько еще зданий постигнет такая участь, прежде чем Гитлер избавит нас от своего присутствия?
На соседней улице я увидел, как из двух грузовиков вывалились штурмовики и начали проверять своими сапогами прочность еще не разбитых оконных стекол. Благоразумно решив не попадаться им на глаза, я уже было повернулся, чтобы идти назад, как вдруг услышал чей-то голос, который показался мне знакомым.
– Убирайтесь отсюда, еврейские ублюдки! – кричал какой-то юноша.
Это был четырнадцатилетний сын Бруно Штальэкера Генрих, одетый в форму моторизованных частей «Гитлерюгенда». Я заметил его в тот самый момент, когда он швырнул большой камень в окно магазина и, довольный, рассмеялся:
– Чертовы евреи!
Оглянувшись на своих друзей, чтобы увидеть их одобрение, он заметил меня.
В моей голове вертелось множество вещей, которые я сказал бы ему, будь я его отцом, но, очутившись рядом с ним, я только улыбнулся. Мне захотелось просто потрепать его по щеке.
– Привет, Генрих.
Его красивые голубые глаза посмотрели на меня с угрюмым подозрением.
– Полагаю, вы думаете, что можете меня поучать, – сказал он. – Только потому, что были другом моего отца.
– Я? Да мне плевать на то, что ты делаешь.
– Да? Что же вы тогда хотите?
Я пожал плечами и предложил ему сигарету. Он взял одну, я дал ему прикурить, а затем закурил сам. Потом бросил ему спичечный коробок.
– Вот, – сказал я, – они тебе сегодня еще пригодятся. Может, захочется поджечь еврейскую больницу.
– Значит, все-таки собираетесь читать мне нотации.
– Совсем наоборот. Подошел, чтобы сказать тебе: я нашел людей, которые убили твоего отца.
– Правда?
Некоторые из друзей Генриха, занятые грабежом магазина готовой одежды, закричали, чтобы он помог им.
– Сейчас иду! – крикнул он в ответ. Потом спросил меня: – Где они? Люди, которые убили моего отца.
– Один из них мертв. Я сам его застрелил.
– Прекрасно. Прекрасно...
– А что будет с другими двумя, не знаю. Это зависит не от меня.
– А от кого?
– От руководства СС. Оно будет решать, предать ли их военно-полевому суду или нет. – Я наблюдал, как его красивое лицо исказилось от удивления. – Разве я тебе не сказал? Да, люди, которые так трусливо убили твоего отца, – офицеры СС. Понимаешь, им пришлось убить его, потому что он, наверное, пытался остановить их, когда они нарушали закон. Это были плохие люди, Генрих, а твой отец всегда не жалел сил, чтобы избавить общество от плохих людей. Он был чертовски хорошим полицейским. – Я помахал рукой в сторону разбитых окон. – Интересно, что бы он об этом подумал?
Генрих стоял в растерянности и, когда до него дошел смысл сказанного мной, с трудом выдавил из себя:
– Так это... так это не евреи убили его?
– Евреи? О Боже, откуда ты это взял? – засмеялся я. – Евреи не имеют к этому никакого отношения. Знаешь, не надо верить всему, что печатает «Штюрмер».
Когда мы закончили разговор, Генрих с гораздо меньшим рвением присоединился к своим друзьям. Увидев это, я мрачно улыбнулся, подумав, что пропаганда имеет два конца.
Хильдегард я не видел больше недели. Вернувшись из Вевельсбурга, дважды пытался дозвониться до нее, но оба раза ее не было дома, или, может быть, она просто не брала трубку. В конце концов я решил съездить к ней сам.
Проезжая по Кайзералле на юг, через Вильмерсдорф и Фриденау, я видел многочисленные следы разрушений, следы стихийного выражения людского гнева: сорванные вывески магазинов с еврейскими фамилиями, антисемитские лозунги; и везде стояли полицейские, не предпринимая никаких усилий, чтобы остановить разграбление магазина или защитить от побоев его владельца. Недалеко от Вагхойзелерштрассе я проехал мимо еще одной пылающей синагоги, рядом с ней стояли пожарные и следили, чтобы пламя не перекинулось на соседние дома.
Я выбрал не самый лучший день, чтобы решать свои проблемы.
Поставив машину недалеко от ее дома на Лепсиусштрассе, я открыл входную дверь ключом, который она мне дала, и поднялся на третий этаж. Постучал молоточком в ее дверь. Я мог бы открыть эту дверь своим ключом, но что-то мне подсказывало, что ей это может не понравиться, учитывая обстоятельства нашей последней встречи.
Вскоре я услышал шаги, дверь открыл молодой майор СС – живое воплощение расовой теории, которую изучала в своем классе Ирма Ханке: светло-русые волосы, голубые глаза и челюсть, казалось отлитая из бетона. Мундир расстегнут, узел галстука ослабел – не похоже, чтобы он заявился сюда продавать журнал, издаваемый СС.
– Кто это, дорогой? – услышал я голос Хильдегард. Я смотрел, как она приближается к двери, роясь в своей сумочке. Она подняла голову только тогда, когда оказалась совсем близко от меня.
На ней был черный костюм из твида, серебристая креповая блузка и черная шляпка, украшенная перьями, которые колыхались у нее над головой, словно дым над горящим зданием. Этот ее образ надолго запечатлелся в моей памяти. Увидев меня, она остановилась, ее безукоризненно подкрашенный рот слегка приоткрылся – она пыталась сообразить, что ей сказать.
Мне не надо было ничего объяснять. Вот что значит быть сыщиком: я застал их на месте преступления. Меня совсем не интересовало, почему она предпочла его мне. Вероятно, он лучше, чем я, лупил ее по щекам, ведь ему помогал его опыт эсэсовца и все прочее. Какова бы ни была причина, но они прекрасно смотрелись вдвоем, и именно это Хильдегард и хотела подчеркнуть, демонстративно взяв его под руку.
Я медленно кивнул и подумал, стоит ли мне говорить о том, что поймал убийц ее падчерицы, и так как она об этом не спросила, я философски улыбнулся, продолжая кивать, и протянул ей ее ключи.
Уже спустившись на половину лестницы, я услышал, как она крикнула мне вдогонку:
– Прости меня, Берни! Прости!
Я зашагал в южном направлении – к Ботаническому саду. Небо было бледно- голубым, и ветер гнал по воздуху миллионы листьев, унося их в отдаленные уголки города, подальше от ветвей, на которых они родились. Там и сям люди с каменными лицами сосредоточенно пытались внести
