и предвкушают удовольствие. Вохровская казарма где-то на Железнодорожной улице. Грязи тут после побелки — по колено; работы — невпроворот.
Девки скрываются со словами:
— Мы ненадолго, ты тут как-нибудь сама.
Всю ночь я скоблю, мою, выношу помои, таскаю воду. И простая известь разъедает руки, а тут белили хлорной известью! Во всех пальцах известь выела глубокие дыры. Течет кровь. Когда я выкручиваю тряпку, в ведро течет красная вода.
Прошу солдат дать мне хотя бы того, чем смазывают ружья. Искали. Не нашли.
— Как-нибудь обойдешься!
К утру, измученная, ошалевшая от усталости, я закончила уборку всей казармы. Когда за нами пришел конвоир, появились и те четыре девки. Вид у них был утомленный, но довольный. Они многозначительно хмыкали, на ходу что-то жевали и в узелках несли пшенную кашу. Когда мы добрались «домой», то есть в штрафной изолятор, у меня был вид… Я даже не берусь подыскать сравнение! Больше всего подошло бы — «как с креста снятой», тем более что ладони были все в крови. Было очень больно.
А тут — еще сюрприз:
— На работу собирайсь!
Я уже знала, что ни на какую пощаду рассчитывать не приходится, но все же, когда в штрафной изолятор заглянула медсестра (для проформы, разумеется!), я указала на свои израненные руки и попросила помощи.
Вначале эта сестра немилосердия Гутя, хорошенькая, но очень развратная брюнеточка, пожала плечами и сказала:
— Пустяки.
Затем, присмотревшись, принесла вазелин и смазала раны.
Воспользовавшись оказией, я высказала свою жалобу:
— Я двое суток работаю, днем и ночью. Можно ли, не дав отдыха, вновь посылать меня на работу?
Гутя с дежурнячкой со смеху покатились:
— Она устала! Ой, не могу… Ей надо отдохнуть!
И они продолжали захлебываясь смеяться.
Наконец до меня дошло. Женщин посылали в казарму не для работы, а как проституток для солдатского борделя, их кормили, поили, платили по договоренности. И им это нравилось.
Встреча на кладбище
Нас под конвоем привели на кладбище под Шмитиху — ту часть кладбища в долине, что была отведена под заключенных. Нам предстояло закопать семь могил. Или — «скотомогильников»? В каждой 200–250 трупов. На каждую могилу — двое могильщиков. Работа дается «на урок». Сделал — отдыхай.
И вот я стою над могилой. Это ров, полный воды. Из воды высовывается то плечо, то посинелая голова с оскаленными зубами, то живот, зашитый «через верх» толстой ниткой.
Никогда не забыть мне ни той картины, ни тех мыслей, что она вызвала во мне. Этого забыть нельзя.
— Так вот, где довелось нам встретиться вновь! Я вас потрошила — я вас и похороню. Простите меня, братья мои! Это чистая случайность, что я еще не с вами.
И все же я была далека от мысли, что именно в эти минуты такая же судьба стояла за моими плечами.
Коблы
Моя напарница — Ваня. Да, Ваня! Как здесь принято называть, кобел, то есть мужская половина такого рода пары сожителей. В женском лагере «супружеских пар» куда больше, чем в мужском. Хотя в мужских лагерях гомосексуализм — явление куда более обычное, чем лесбианство у женщин, но пары — явление редкое. Впрочем, объясняется это отнюдь не моральными (или, быть может, аморальными?) причинами. Просто там любой смазливый юнец, если его хоть однажды «протрут» (пусть даже путем насилия), становится публичной девкой и под страхом смерти не смеет никому отказать. Выражение «под страхом смерти» — отнюдь не для красного словца: их с беспощадной жестокостью убивают или увечат. Иногда спасение можно найти в дальнем этапе, хотя в данном случае «худая слава бежит», вернее, не отстает. Избавление наступает в результате сифилиса, ведущего к образованию звездообразного рубца и сужению, иногда почти заращиванию заднего прохода.
У женщин это безобразное явление редко принимает угрожающий характер. Чаще всего это смешно или просто вызывает брезгливость. Коблом, как правило, является мужеподобная девка, но если в природе у высших существ мужская особь крупнее и сильнее женской, то лагерные коблы скорее напоминают мужские особи низшего порядка, как у пауков, червей. Они, по сравнению с самкой, мельче, хрупче.
Я, слава Богу, редко сталкивалась с этой породой и действительно «мерзкую» наблюдала лишь однажды. Это была Зоя Чумакова, или, как ее чаще называли, Зоя Чума — высокая стройная блондинка с широким ртом почти без губ и прищуренными серыми глазами. На ее счету было шесть лагерных убийств. Убивала она своих «жен» из ревности. Ее отправили на штрафную командировку Купец, где после еще двух убийств ее наконец расстреляли.
Двое из известных мне коблов были даже симпатичны: Юля, нарядчица, сожительствовала с медсестрой Гутей. Они были в том же бараке «лордов», восьмом бараке, где в первое время проживала и я. Иногда обитательницы барака приходили в веселое настроение, когда эта пара, сопя и кряхтя, заставляла дрожать нары.
Опять на волосок от смерти!
Ваня была славная девчонка, хоть и недалекая. Она производила впечатление безобидной, беззлобной полудурочки. Глядя на меня, она принялась за работу, как говорится, не за страх, а за совесть.
Краем глаза, однако, я заметила, что только мы двое по-настоящему и работаем. Но я никогда не оглядываюсь на то, как работают другие, и это никоим образом не влияет на мое отношение к труду. Ваня была девчонкой-крепышом, вроде гриба боровика, и от работы не отлынивала.
Бр-р-р, что это была за работа! Вырвешь из груды глины ком побольше и — плюх! Стараешься погрузить в воду ноги покойного, но он опрокидывается, глина соскальзывает, и жмурик упорно выплывает на поверхность. Было от чего прийти в отчаяние! Адская работа! Но вот могила зарыта, остатки земли сложены холмиком. Можно разогнуть спину и отдохнуть. Только мы выполнили задание, остальные практически еще и не приступали к делу. Ваня уселась на могильный холм. Я очищала грязь с сапог.
— Эй! Что там расселась! Давай работай! — услыхала я.
— Вы же нам «на урок» дали! Мы свой урок выполнили!
— А-атставить р-р-разговоры! Кому говорю?
Затем глухой звук удара и плаксивый голос Вани:
— Не бейте! Мы свой урок кончили…
Неправда, будто беззащитность обезоруживает! Напротив! Может быть, конвоир ограничился бы
