быстро, без помех миновав три улицы. А потом он остановил такси.
Но люди видели его в парке. И они могли описать его внешность. Другие видели, как он спрыгнул с ограды, они тоже могли описать его. Водитель такси, высадивший его в двух улицах от снятой Россом квартиры, тоже, разумеется, мог описать его.
Правда, все эти описания сильно отличались друг от друга. Некоторые говорили, что у убийцы были усы, другие заявляли, что он был чисто выбрит. По словам одних, он был среднего роста, другие называли его высоким. У него были и довольно короткие каштановые волосы, и длинные темные, а одет он был то в зеленую куртку с джинсами, то в бежевую куртку с черными брюками, в футболку и в трикотажную рубашку, в кроссовки и в высокие ботинки... И все же было вполне достаточно совпадений, чтобы составить набор относительно точных деталей.
Выглядело совершенно несомненным, что погибший в парке парень атаковал убийцу и успел оставить свою пометку: многие упоминали о ране и сильно запачканном кровью лице. Для полиции лучше было получить всю эту адскую смесь данных, чем послать их к черту. К тому же теперь появились и прочие приметы. Например, район. Конечно, можно было допустить, что объект их поиска приехал на такси в отдаленную от того места, где он устроился, часть Лондона. Но, с другой стороны, он был взволнован: ведь он впервые допустил ошибку. Возможно, он даже растерялся. Словом, попытаться стоило.
Была и другая деталь: по пути от такси к своей квартире Росс впервые ощущал на лице острую пульсирующую боль. Он должен был прижимать руку к лицу, пораженный тем, что на ней появляется кровь. Он чувствовал себя как бы выставленным на всеобщее обозрение, словно эта рана кричала о том, кто он такой. Он достал из кармана носовой платок и прижал его к щеке. Он спешил, он был обеспокоен и разгневан. «Нет, только не это. Ошибка. Ошибка».
Использованная гильза выпала из носового платка и оказалась на самом краю обочины.
Билли Ноул зажал во рту сандвич с цыпленком под майонезом, чтобы освободить обе руки для записи заключения. Закончив писать, он положил папку на свой рабочий стол, откусил приличный кусок от сандвича и отправил следом за ним большой глоток тепловатого кофе.
– Да, возможно, это от его винтовки. Так или иначе, это 308-й калибр. – Он откусил еще кусок. – На твоем месте я бы продолжал дело, исходя из этого.
– А мы уже и исходим, – улыбнулся Майк Доусон.
Кэлли распорядился прочесать все дома в этом районе. Он попробовал было проделать это, не привлекая внимания, но среди жителей нашлись люди, которым очень уж хотелось поучаствовать в этой суматохе. К некоторым из них подкатывались газетчики и репортеры из теленовостей, и, если бы им дали время, они бы заговорили репортеров до смерти.
«Теперь самое время, – подумал Мартин Джексон. – Самое время, если только мне повезет. Чуть-чуть промедлить – и он исчезнет. Спрячется куда-нибудь, чтобы отсидеться. А сейчас он разозлен и озадачен. Возможно, он и не единственный человек в Лондоне с порезом на лице, но сейчас ему должно казаться именно так. Сейчас вечер воскресенья. Он спрячется и двинется дальше снова только завтра, когда стемнеет».
Путешественник, сбившийся с пути, миссионер, вдруг утративший веру в Бога. Куда вы идете, когда вам некуда идти? Верно: вы идете домой.
Глава 27
В октябре 1987 года лихорадка на биржах Лондона, Нью-Йорка и Токио неуклонно возрастала, пока не превратилась в самую настоящую панику. Значительные суммы уже были перемещены несколько раньше, превратившись в наличные деньги или в товар – словом, во все, что могло уцелеть при крахе биржи, объятой пламенем.
А прочие вкладчики либо потеряли все, либо могли лишь беспомощно наблюдать за тем, как их вклады, словно деревья, вставшие на пути бушующего пожара, поникают, опаляются огнем, а потом пожираются им. 17 октября акции вкладчиков со всех концов мира были попросту стерты на сумму более пятидесяти миллиардов фунтов стерлингов. Конечно, разорены были не все, хотя многих опалило порядком. Некоторые, например, потеряли пару миллионов, но три-четыре у них еще все же оставались. Логично предположить, что кусок в пару миллионов из состояния в несколько миллионов – потеря, которую можно перенести. Однако для мультимиллионера это небольшое утешение и ощущает он потерю весьма остро.
Бернард Уорнер лишился как раз примерно такой суммы из примерно такого состояния. Часть его друзей пострадала почти так же, а один или двое были в своем роде уничтожены, оставшись всего с миллионом или и того меньше. Все они потеряли веру в рынок ценных бумаг. Конечно, когда дела наладятся, они снова вложат во что-нибудь свой капитал, но уже не станут рисковать всем. Спустя шесть недель после этого краха Уорнер созвал около десятка своих близких друзей. Он собирался предложить им некий проект, который состоял во вложении всей этой группой денег в товар, который всегда остается в цене, независимо от того, что может произойти в мировых делах, каково будет состояние долга государств третьего мира и кто с кем будет воевать. Даже деньги, как оказалось, пасуют перед лицом непредсказуемых событий. А вот изобразительные искусства, утверждал Уорнер, устояли бы и перед всем этим.
Каждый из присутствовавших был в том или ином роде весьма влиятелен. Отчасти их сила проистекала из осознания того, что они не чета другим людям. Они входили в число тех немногих, кто контролировал основную часть богатства страны и ее интересов либо просто владел этим. Они не сомневались, что представляют собой элиту общества. Они твердо верили, что людям должны быть предписаны определенные правила жизни и поведения, обязательные для них, дабы обеспечить устойчивые основы существования общества. С другой стороны, они не считали, что эти правила распространяются на них. Прежде всего это относилось к Уорнеру. Более двадцати лет, будучи членом парламента, он участвовал в создании законов, хотя, строго говоря, ему никогда не приходило в голову, что он сам должен им следовать.
Когда он намекнул, что некоторые из их сделок могут быть... ну, скажем, конфиденциальными, никто из собравшихся не задал уточняющих вопросов. Какой-нибудь грабитель может отправиться за решетку, если украдет несколько фунтов у своей жертвы, – и туда ему и дорога! Ну, а предложение о капиталовложении от друга – это же совсем другое дело. Если несколько каких-то там второстепенных правил и будут обойдены, то что же тут такого? Здесь присутствовали потомки знаменитых фамилий, несколько лихих пиратов, еще сохранившихся в этом скучном мире. В любом случае они не видели никакой необходимости знать, как Уорнер устроит все эти дела.
Был учрежден некий фонд, были переведены за границу деньги в тщательно замаскированных счетах. По мере того как капитал рос, росло удовлетворение пайщиков. А капитал приумножался. Многие из сделок были вполне законными. Уорнер занялся бизнесом, связанным с изобразительным искусством, активно используя и своих друзей, и собственное влияние, чтобы подбирать для товара нужного покупателя. Фактически он довольно редко держал в руках ту или иную картину, но для него это мало что значило. Искусство – это ни то ни се денежки – вот в чем заключался весь смысл!
Конечно, была и какая-то конкуренция. Одним из основных соперников Уорнера был некий агент- посредник Джей Хэммонд, причем это был достойный соперник, поскольку Хэммонд также имел удовольствие совершать свои сделки в обход закона. Случались и такие ситуации, когда Уорнеру приходилось общаться с людьми, которых он предпочел бы вовсе не знать. Одной из подобных личностей был человек, именовавший себя Фрэнсисом. По отношению к нему Уорнер оказался в малокомфортном положении покупателя.
– Что ж, – сказал Фрэнсис, – вот он и сделал ошибку. Вот на это-то мы и надеялись.
– И что же, есть какая-то разница? – спросил Уорнер. – Какого же рода?
– Он, возможно, спустится на землю. Я только что разговаривал с Джексоном. Он полон надежд.
– Джексон знает, где его искать?
– Возможно, да.
– И может найти раньше, чем полиция?
– У Джексона есть преимущество: ведь полиция не знает нашего снайпера.
– Сообщите мне, как только будут любые новости.
– Разумеется.
– Фрэнсис...
