– Так уж и никогда?
Санчес покачал головой и ртом собрал пену с пива.
– Почти никогда, – ответил он.
– Стало быть, все же иногда выходит?
– Думаю, что так. Послушай, я же говорил тебе о ней. Она с приветом.
– Расскажи-ка мне побольше.
– Она разговаривает совсем мало, спит почти весь день, она... ну не знаю, как сказать... как-то плавает, что ли... Это похоже на дым среди деревьев. Часто я даже не уверен, здесь ли она вообще.
– Депрессия? – предположил Кэлли.
– Да, может быть. Как-то раз я и в самом деле свозил ее в город, мы только еще выбрались на шоссе, и она сказала: «Какой же это долгий путь». Я ей ответил что-то вроде: тут, мол, всего-то несколько миль. А она и говорит: «Нет, даже на то, чтобы сделать шаг-другой, уходит половина жизни». То есть, понимаешь, она говорила так, словно она живет на какой-то другой планете.
– А у нее есть мать?
– Версия такая, что она умерла, когда Нина была маленькой, – пожал плечами Санчес. – Никто толком не знает.
Кэлли в три глотка выпил половину своей кружки.
– А кто сидит в этом кресле-качалке перед домом?
Санчес быстро взглянул на Кэлли, подняв брови.
– Что, Карл Мэзерс возил тебя туда? – спросил он, и Кэлли кивнул. – Да, это Нинино кресло. Иногда она в нем читает, но нечасто. А глаза она вообще поднимает только тогда, когда рядом оказывается Кемп. И тогда это вроде бы как... Ну, как будто что-то приковывает все ее внимание.
– Каким же образом?
– Ну, я не могу даже понять. Похоже на то, как змея гипнотизирует кролика или как кролик в ужасе глядит на змею.
– Она его ненавидит?
– Нет, ничего подобного. Это как будто... как будто он возвращает ее к жизни. Нет, не ненависть... Возможно, страх, только я не понимаю почему. Может, ты и прав насчет депрессии. Я знаю, что она глотает таблетки.
– А может, ты попробуешь? – спросил Кэлли. – У меня же, черт возьми, времени-то совсем немного.
Айра вытащил из кармана рубашки свернутую в тонкую трубочку самокрутку и зажигалку. Кольца дыма, насыщенные дурманящим запахом наркотика, плавали над столом.
– Я позвоню тебе, – наконец ответил Айра.
– Мы могли бы потолковать о небольшом дополнительном проценте в рамках первой сделки.
Айра кивнул и достал деньги из рубашки, чтобы оплатить счет.
– Если мне не изменяет память, – сказал Кэлли, – я выиграл кое-что из этого.
Пара бумажек упала на стол, а остальные вернулись в карман Санчеса.
– В счет будущего, – сказал он и улыбнулся.
Люди, не снимая фотоаппаратов, прогуливались возле собора Святого Августина или гуськом просачивались в рестораны местного Бродвея. А Кэлли, выйдя из бара, остановил такси. Санчес остался там попить еще пивка. Кэлли беспокоил этот человек, но он прекрасно понимал, что тут он мало что мог сделать. Оставалось лишь довериться Санчесу. Риск и опасность были очевидными: Санчес ведь мог рассказать Кемпу о жучках, и тогда тот использовал бы их, чтобы дурачить Кэлли. Дезинформация – это более утонченный прием, чем все прочие, но если даже и существовал способ предохранить себя от нее, у Кэлли просто не было времени отыскивать его.
Он забрал свой ключ у портье гостиницы и заказал билет на самолет в Нью-Йорк туда и обратно в один день. Поднявшись в свой номер, он открыл окно, выходящее во внутренний дворик, и, прежде чем снять трубку телефона, налил себе виски.
Молчание. Шелест бумаг. Короткий кашель, словно знак недовольства. Кэлли лежал на кровати, подперев спину подушками, и потягивал виски. Он прислушивался к этим крупицам звуков, словно дневной хищник, вынужденный охотиться в темноте.
Какое-то тихое, монотонное постукивание, как будто мотыльки бились об абажур или кто-то кончиками ногтей постукивал по крышке стола, принимая решение. Неприятный скрежет кресла, отодвигаемого назад. Вот выдвинули и вернули на место ящик стола. Потом снова тишина. И где-то там, на ее фоне, слабое пение и вздохи, легкий электронный шумок – обычный звук в снятой трубке, хотя и казалось, что он шел из какого-то глубокого, лишенного воздуха места, какого-то огромного черного корыта, которое Кэлли сейчас невольно подслушивал. Он слышал, как звуки, доносящиеся из комнаты, и звуки из того, другого, черного места, как бы оркеструя друг друга, создавали мелодию, медленную и меланхоличную.
Кто-то вошел в комнату, но ничего не говорил. Кэлли прикрыл глаза, словно это могло ему помочь.
– Надолго ты уезжаешь? – донесся голос Нины.
Она, должно быть, принесла Кемпу выпить или что-нибудь поесть, потому что Кэлли услышал легкий стук тарелки или чашки, поставленной на стол. Кемп сказал:
– Спасибо. – И потом: – До вечера пятницы.
– Ненавижу, когда ты уезжаешь. – Голос Нины был бесстрастный, глуховатый, словно песок, гонимый ветром, ударялся о скалу.
– Я знаю. Это ненадолго. Здесь будет Генри. А Айра Санчес сделает все, что может тебе понадобиться.
Кемпа что-то отвлекло. Кэлли представил, как он, уткнувшись в бумаги, рассеянно протягивает руку к бутерброду, который она ему принесла.
– Генри словно и не знает, что я существую.
– Он будет здесь, если он нужен тебе.
– И у него глаза холодные, как у рыбы.
– Он всего лишь слуга, как и все остальные, – сказал Кемп. – Ты можешь попросить его обо всем, что только захочешь.
В голосе Нины послышался внезапный взрыв ярости.
– Я не желаю с ним разговаривать, у него рыбьи глаза. – И почти мгновенно совсем другой, мягкий тон: – Я сегодня днем видела сон. Я чувствовала себя неважно, поэтому легла поспать, и снова мне приснилось это животное.
– Это всего лишь сон, – сказал Кемп. – Он тебе слишком уж нравится.
– Это какая-то росомаха, – сказала Нина, словно и не слыша своего отца. – Но ты бы никогда не узнал ее, потому что туловище у нее длиннее, значительно длиннее, словно ей нужны дополнительные ноги. Она такая же, как росомаха... но нет, это что-то другое, какой-то гибрид. И вот она далеко-далеко простирается над землей, над горами у того места, из которого она вылезает, ну это что-то вроде пещеры. У нее красный, такой густой мех, такая острая мордочка и изящные уши. Рот у нее никогда до конца не закрывается, так что всегда видны клыки. А когда она останавливается и начинает принюхиваться, эти клыки стучат, а потом она идет дальше, струится низко над землей. Она начинает бежать, и ее спина изгибается волнами от движения, особенно когда она преодолевает какое-нибудь препятствие. Ее нельзя разглядеть...
– Такого животного не существует, – с явным напряжением в голосе сказал Кемп.
– ...в розах.
Каблуки ботинок Кемпа простучали по деревянному полу, потом их звук заглушил ковер. Молчание. Потом Кемп сказал:
– Мне еще надо поработать.
Нина заговорила негромко, но ярость ее возрастала.
– Я попрошу Айру Санчеса отвезти меня в город и найду там какую-нибудь работу, найду какое-нибудь жилье, и тогда ты меня только и увидишь! Я вообще уеду... ну, куда-нибудь, вот в Лос-Анджелес, и стану жить там – и тогда ты меня вообще больше не увидишь, никогда!
– Поезжай, – сказал Кемп. – За чем же дело?
Легкие, быстрые шаги и стук захлопнувшейся двери.
