выпадет сегодня ночью, тогда прощай, Смит.
– Что ж, прощай, Джефи. Но давай хотя бы отдохнем тут, попьем водички и восхитимся этим лугом. – Мы устали, но было здорово. Мы растянулись на траве, передохнули, поменялись рюкзаками и потопали дальше. Почти сразу же трава кончилась и начались камни; мы забрались на первый, и с этой минуты надо было постоянно прыгать с камня на камень, пять миль по каменистой долине, между отвесных утесов-стен, все круче и круче вверх, так что под конец, казалось, придется карабкаться по камням.
– А что впереди, за этим утесом?
– Там высокая трава, кустарник, россыпи камней, прекрасные извилистые ручьи, где даже днем не тает лед, кое-где лежит снег, гигантские деревья, есть один валун, огромный, вдвое больше альвиного коттеджа, он нависает, образуя такую пещеру, там мы остановимся и разведем костер, чтобы жар отражался от стены. Дальше уже трава и деревья кончаются. Высота примерно тысяч девять.
В тапочках скакать с булыжника на булыжник было легче легкого, но вскоре я заметил, как изящно получается это у Джефи, в своих тяжелых бутсах он так и летал с камня на камень, иногда выделывая прямо танцевальные па, вправо-влево, вправо-влево; некоторое время я повторял каждый его шаг, но потом понял, что лучше спонтанно выбирать свои собственные камни и скакать по ним в собственном угловатом танце.
– Секрет в том, – сказал Джефи, – что это как дзен. Пляши, как пляшется. Проще простого, на самом деле проще, чем ходить по ровной земле, нет монотонности. С каждым шагом возникают забавные маленькие трудности, их разрешаешь без сомнений, раз – и ты уже на следующем камне, который ты выбрал просто так, без особых причин. Как дзен. – Так оно и было.
Теперь мы почти не говорили. Мускулы ног устали. Часа три мы преодолевали эту длинную-длинную долину. Тем временем вечерело, свет стал янтарным, и зловещие тени упали на долину сухих камней, но это не пугало, а вновь вызывало давешнее бессмертное чувство. Все «утки» были сложены так, чтобы их легко было заметить: встанешь на булыжник, посмотришь перед собой и сразу видишь «утку» (как правило, два плоских камня один на другом, а иногда еще сверху один круглый, для красоты), указывающую общее направление. «Утки» были сложены нашими предшественниками, чтобы не плутать лишнюю пару миль по огромной долине. И все время нас сопровождал тот же гремящий ручей, правда, теперь поуже и поспокойнее, и видно было, как он, чернея на сером каменном фоне, сбегал с утеса в миле от нас.
Прыгать с камня на камень, не падая, причем с тяжелой ношей – легче, чем кажется: когда войдешь в ритм танца, упасть практически невозможно. Порой я оглядывался на дальние горизонты гор и удивлялся, насколько мы высоко забрались. Наш чудесный оазис в конце тропы был словно маленькая долина в Арденнском лесу. Подъем становился круче, солнце багровело, вскоре то тут, то там я стал замечать в тени под камнями островки снега.
Наконец утес навис над нами; я увидел, как Джефи скинул рюкзак, и затанцевал к нему.
– Ну вот, тут мы бросим вещи и заберемся на несколько сотен футов на утес, где, как ты увидишь, более полого, и найдем эту стоянку. Хочешь, посиди тут, отдохни, дурака своего поваляй, а я пока прогуляюсь, я люблю один бродить.
О'кей. Я сел, переменил мокрые носки и пропотевшую насквозь фуфайку, скрестил ноги и полчаса сидел, отдыхал, насвистывал – приятнейшее занятие, – пока не вернулся Джефи с сообщением, что стоянка нашлась. Я-то думал, это в двух шагах, а пришлось еще почти целый час скакать по каменистому склону, кое-где карабкаться, а выбравшись на более или менее ровное плато, поросшее травой, идти еще ярдов двести до огромного серого валуна, возвышавшегося среди сосен. Изумительной была здесь земля: тающие островки снега в траве, клокочущие ручьи, молчаливые громады скал с обеих сторон, ветер, запах вереска. Мы переправились через ручеек, не глубже горсти, с жемчужно-чистой прозрачной водой, и оказались возле валуна, где валялись старые обугленные бревна.
– А Маттерхорн где?
– Отсюда не видно, но, – он указал на простирающееся вдаль плато и уходящее вправо ущелье, заваленное осыпью, – вон по той лощине, еще пару миль вверх, и окажемся у подножья.
– Ого, ни фига себе, это ж еще целый день!
– Но не со мной, Смит.
– Не волнуйся, Райдерушка, со мной тоже не пропадешь.
– О'кей, Смитушка, а теперь давай-ка расслабимся и станем радоваться, приготовим ужин какой-никакой и подождем старичка Морлушку.
Мы распаковали рюкзаки и всласть покурили. Горы уже приобрели розоватый оттенок, все эти камни, тяжкие глыбы, запорошенные пылью безначального времени. Вообще-то я ощущал некоторый страх перед этими зубчатыми чудищами, обступившими нас и нависшими над головой.
– Молчаливые какие, – сказал я.
– Да, дружище, знаешь, для меня гора – это Будда. Подумай, какое терпение, сотни, тысячи лет сидеть тут в полнейшем молчании и как бы молиться в тиши за всех живых существ, и ждать, когда ж мы наконец прекратим суетиться, – Джефи достал пакетик чая, китайского, сыпанул в жестяной чайничек, попутно разводя костер, для начала маленький – солнце еще светило на нас, – укрепил в камнях длинную палку, подвесил котелок, вскоре вода закипела, чай был заварен, и мы стали пить его из жестяных кружек. Я сам набирал воду из источника, холодную и чистую, как снег, как хрустальные веки вечных небес. Никогда в жизни не пил я такого чистого и свежего чая, его хотелось пить еще и еще, он превосходно утолял жажду и растекался теплом по телу.
– Теперь понимаешь, почему на Востоке так любят чай, – сказал Джефи. – Помнишь, я рассказывал про эту книгу: первый глоток – радость, второй – счастье, третий – спокойствие, четвертый – безумие, пятый – экстаз.
– Вот именно, старина.
Глыба, под которой мы угнездились, воистину была чудом природы. Тридцать футов в вышину и тридцать в основании, почти правильный квадрат; искривленные деревья, перегибаясь, заглядывали к нам под навес. От основания камень выдавался вперед, образуя пещеру, так что в случае дождя мы были бы частично защищены.
– Как же она тут очутилась-то, эта хреновина?
– Наверное, осталась от отступающего ледника. Видишь вон там снежное поле?
