голове шляпу, снова вышел на улицу. Уже в дверях он вспомнил о книге.
«А, к черту, скажу, что она заперта в шкафу, а ключ у Зои», — подумал он.
Он зашел в телефонную будку и позвонил Хелен. Больше, чем когда бы то ни было, он ощущал себя повелителем судеб, Великим Кукловодом, дергающим за ниточки жалких марионеток. Когда ее приятное контральто завибрировало в телефонной трубке, он почувствовал, как по спине пробежала приятная дрожь. Фабиан сказал:
— Слушай, детка, я долго думал об этой затее с клубом и решил, что мы с тобой займемся этим делом всерьез.
— Так ты достал деньги? — спросила Хелен.
Фабиан отвечал:
— Я продаю часть своих акций. К началу следующей недели у меня в кармане будет пять тысяч фунтов. Послушай, Хелен, мы можем встретиться сегодня вечером?
— Да, разумеется.
— Ничего, если поздно?
— Когда тебе удобно.
— Тогда в одиннадцать, на нашем обычном месте.
— Хорошо. Пока.
Фабиан повесил трубку. Ему вдруг пришла на ум гениальная мысль, своего рода наитие… «А почему бы им обеим не отправиться в далекое путешествие? Что, если у меня в кармане окажется триста, четыреста, пятьсот фунтов? Один фунт — это сто франков. Что, если у меня будет пятьдесят тысяч франков и я смогу поставить пятьсот раз подряд, скажем, на девятку… или, например, буду ставить на красное каждый раз по тысяче, пока не сорву банк в Монте-Карло?.. О Боже, Боже! Что, если так и случится?»
Все увиденные им фильмы, все прочитанные им книги пронеслись в его мозгу одним ослепительным вихрем, в котором он, Фабиан, одетый с иголочки и увеличенный во сто крат, словно на фотографии крупным планом, вальяжно восседал посреди лимузинов, бриллиантов, пузырьков шампанского, галопирующих лошадей, обитых зеленым сукном столов и красивых женщин; все неистово вертелось и кружилось в вихре золотых и серебряных монет и огромных банкнот, в мелькании бесчисленных ног и грудей всех мыслимых цветов, форм и размеров.
«Так и сделаем, — подумал он. — Гарри Фабиан, игрок и повеса, сорвавший банк в Монте-Карло. А уж тогда все женщины мира будут моими…»
Глава 24
А тем временем Земля, вращаясь на своей орбите, неотвратимо приближалась к Солнцу, и горячая весна опалила Город своим дыханием, побуждая все живое к развитию и росту. Деревья оделись листвой, тюльпаны в садах раскрыли свои чашечки и зачарованно уставились в небо, и весна непостижимым образом вливала соки в жилы людей, населяющих Город. Они задышали свободнее, расправили плечи под солнцем, будто наконец вырвались на простор после долгих скитаний по темным лесам. Только в это время, в этот безумно короткий весенний период человек изменяет своей извечной тяге к забвению, греясь в лучах древнего, как сама жизнь, солнца.
Но Фил Носсеросс, в котором жизнь уже угасала, все так же сидел в своем кабинете: бледный узник, осужденный на духовную смерть, навеки запертый в мрачном подвале, прикованный кандалами к счетам, приносимым официантом.
Он вел беседу с Адамом:
— Послушай, Адам, вот что я тебе скажу. Уж больно ты мягкотелый.
— Кто, я?
— Кто ж еще? Знаешь, что прошлой ночью ты выбросил на ветер двадцать пять фунтов?
— Каким же образом?
— А вот каким. У того маленького японца, что сидел здесь вчера, было в кармане еще минимум пятьдесят фунтов.
— Знаю. Ну и что?
— А ты его, считай, выпроводил.
— Черт побери, этот парень истратил двадцать пять фунтов и потом спросил меня, что, может, ему хватит…
— Он был пьян как сапожник, иначе черта с два он стал бы тебя об этом спрашивать.
— Я знаю, что он был пьян. Он спросил меня, и я ответил: «Да, вам уже достаточно». А что мне было говорить?
Носсеросс нетерпеливо махнул рукой:
— Ты просто болван. Нужно было сказать: «Нет, сэр», нужно было сказать: «Умному человеку алкоголь идет на пользу». Или: «Мы о вас позаботимся, даже если вы выпьете лишнего». Понял? А потом нужно было сказать: «Попробуйте нашего особого шампанского».
— А, к черту все это! — сказал Адам.
— Адам, не дури. Ради чего, по-твоему, мы занимаемся бизнесом? Из любви к человечеству?
— Нет, ради денег. Но всему есть предел. Вся беда в том, Фил, что ты такой же осел, как и другие умники вроде тебя. Я всегда думал, что ты человек здравомыслящий, но теперь мне кажется, ты такой же идиот, как и все безмозглые девчонки, что здесь работают. Ты не видишь дальше своего носа. Да пойми ты, что, помимо всего прочего, чем честнее ты ведешь себя с посетителями, тем выгоднее это тебе самому. Зачем быть таким ослом? Если ты просто нагреешь клиента, он никогда сюда не вернется.
— Синица в руке лучше, чем журавль в небе, — отвечал Носсеросс, — и не называй меня ослом.
— Синица в руке ничуть не лучше, чем журавль в небе! По крайней мере не в бизнесе. Беда таких, как ты, что вас интересует только чистоган.
— Ты что, учить меня вздумал? Что значит «таких, как ты»?
— Значит — ты и девчонки в твоем заведении.
— Ты что, ровнять нас вздумал?
— Да вы совершенно одинаковы. Ты такой же болван, как они.
— Не смей оскорблять меня и не вздумай навязывать мне свою философию, потому что я знал эту кухню как свои пять пальцев, когда ты еще пешком под стол ходил.
— Да плевать мне на это! Говорю тебе, ты в точности такой же, как Ви, может, чуточку умнее; ты только и знаешь, что жульничать, жульничать, жульничать, но и пальцем не пошевелишь, чтобы хоть как- то укрепить свою репутацию, и в конце концов твой бизнес рухнет. И конечно, тебе даже и в голову не придет, что причина в том, что твои посетители жалуются друг другу: «Носсеросс ободрал меня как липку». Нет, ты даже мысли такой не допускаешь! Нет, ты непременно начнешь жаловаться на несчастную судьбу.
— Ну, это не твоя печаль, — ответил Носсеросс. — Но лекций мне читать не надо, потому что знаю я об этом деле больше, чем ты за всю жизнь сможешь узнать. И не надо демонстрировать принципиальность и благородство на мои деньги. Просто учти, что с тем япошкой ты поступил неправильно.
— Да ты спятил! Неужто ты заметил хоть малейшее снижение прибыли с тех пор, как я здесь работаю?
— Ну, совсем небольшое…
— Это из-за Коронации.
— Не оправдывайся, Адам. Я делаю скидку на то, что ты еще не поднаторел в нашем деле, и задирать нос тебе еще рано..
— А, иди к черту! — воскликнул Адам. — Ты и так уже мне осточертел.
— Что?
— Ты мне осточертел, равно как и весь этот бизнес.
— Ну и ну, как вам это нравится! — сказал Носсеросс. — Ты приходишь сюда официантом, и я даю тебе работу, на которой ты за месяц зарабатываешь больше, чем смог бы заработать за год. Да ты просто
