только одно, да и то угловое, выходило на этот квартал. Если уже быть во всем точным, она располагалась в ветхом облезлом доме розового цвета уже не на ровной земле, а на склоне одного из северных холмов, где население было довольно бедным.
Помещение, видимо, состояло из нескольких комнат, но открыта была только одна, угловая.
Пыльная, жаркая и влажная, не получавшая никогда притока воздуха, пахнувшая плесенью и маслом, оклеенная уже давно выцветшими обоями, на которых висели какие-то обрывки рекламных плакатов, связанных с судоходством, она содержала позади стойки из трухлявого дерева и ржавого окошка все службы компании. Мужчина с тяжелым взглядом и желчным цветом лица с седыми волосами и иссиня- черной, блестящей щетиной на щеках один обеспечивал всю работу компании: как директор и как секретарь, как кассир и курьер одновременно.
Звали его Порфириу Рохас, и раньше он плавал на судах дальнего плавания. По его словам, ему запретили плавать из-за болезни сердца. Но в сомнительных портовых кабачках, которые он любил посещать, поговаривали о других причинах.
После ухода Кэтлин Антуан еще долго сидел в ресторане, а когда, наконец, вышел из него, то испытал потребность увидеть во что бы то ни стало именно этого человека.
Антуан нашел Рохаса в глубине одной почти пустой таверны, в одной рубашке, без пиджака, играющего с хозяином в карты.
– Тонио, мой дорогой Тонио! – воскликнул Порфириу Рохас с искренним удовольствием.
Люди его темперамента всегда любили Антуана, потому что он казался им живущим где-то на обочине общества, как и они сами, но только он казался им более надежным.
– Что Тонио, пришел сыграть с нами партию? – продолжал Рохас, не вынимая изо рта длинную гаванскую сигару, которую он осторожно держал в равновесии между двумя золотыми зубами.
– Я пришел узнать: как обстоят дела с этим твоим паршивым пароходом? – спросил Антуан.
Рохас с криком «козырь» открыл свою карту и забрал взятку.
И только после этого сказал Антуану:
– Три дня назад вышел из Гуайры.
– А потом? – спросил Антуан.
– Козырь… – сказал Рохас. – Дальше? Откуда я могу знать! На моем трансатлантическом пароходе радиопередатчика нет. Новости получаем из портов.
Антуан выругался.
– А ты что, спешишь? – спросил Рохас.
– Осточертела мне эта страна, – сказал Антуан.
Порфириу Рохас вынул изо рта сигару и посмотрел на Антуана, как-то по особенному прищурив свои толстые веки.
– Нет, не спешу, – сказал Антуан, – просто мне надоело.
Порфириу Рохас засунул обратно свою сигару между золотыми зубами.
– А мне каково… – вздохнул он. – Козырь…
Хозяин проиграл. Он угостил всех присутствующих. Антуан тоже всех угостил. Потом он проводил Порфириу Рохаса до другой таверны. А потом еще до одной.
Он выпил больше, чем когда-либо прежде, и, устав сопротивляться алкоголю, лег спать на плохом матрасе, расположенном тут же, на полу, в своем новом костюме.
Утром Антуан прошел с Порфириу до его бюро.
Порфириу пролистал свою почту, состоявшую в основном из проспектов.
– О пароходе ничего нет? – спросил Антуан.
– Ничего, – ответил Рохас.
Антуан подошел к окну, посмотрел на часть городского ландшафта, простиравшуюся перед ним. Весь этот город был теперь ему заказан. Каждый изгиб улицы напоминал ему об этой женщине, такой красивой, такой хрупкой и такой нежной, и о том, что она до такой степени любила другого мужчину, что нашла в этой любви достаточно силы и жестокости, чтобы убить.
– Думаю, я еще немного задержусь у тебя, – сказал Антуан.
Кабинет Порфириу был единственным местом, которое он мог теперь переносить, а Порфириу – единственным человеком, на которого он мог смотреть. Они принадлежали путешествию.
– Будь, как у себя дома… В одиннадцать часов обычно приносят абсент, – сказал Порфириу.
Они вместе пошли обедать в ресторан, вместе вернулись в бюро Карибского пароходного общества. И ночь их прошла так же, как и предыдущая.
Если они о чем-то разговаривали, то только о кораблях.
Антуан работал на пароходах помощником кочегара, кочегаром, юнгой. Порфириу часто плавал в португальские колонии в Африке и до Макао в Китайском море, причем на самых необычных пароходах.
Так прошло несколько дней.
В один прекрасный день Порфириу получил телеграмму.
– Пароход сейчас в Танжере, – сказал он Антуану. – На якорь в Тежу он встанет этак через недельку или дней через десять.
– Это долго, – проворчал Антуан.
– Все равно нужно пойти отметить это событие, – сказал Порфириу.
Он прихватил с собой девицу, попавшуюся им на улице. Она была немолодая, толстая и пассивная.
Под конец их трапезы Порфириу стал гладить ее под юбкой. Он тяжело дышал, и его губы оттопыривались над золотыми зубами.
– Знаешь, Тонио, а ведь хорошо быть влюбленным, – сказал Порфириу.
Он укусил девицу в шею. Шея у той была короткая, толстая и грязная.
Антуан оттолкнул от себя стул.
– Да ты мне не мешаешь, – сказал ему Порфириу.
Антуан вышел на улицу.
Вернувшись к себе домой – а он жил в меблированной комнате, – Антуан принялся рассматривать стены, как будто видел их в первый раз.
«Здесь явно не хватает облицовочной плитки», – подумал он, усмехнувшись. Но ему не удалось возбудить в себе чувство ненависти, как ему хотелось бы. С тех пор как он покинул Порфириу, он думал о прелестной шее Кэтлин и испытывал сильную тягу к чистоте, к свежести.
Он выпил целый кувшин воды, помылся, сменил белье и собирался было улечься в постель, но почувствовал, что вместо сна он найдет в постели только муки. Тогда он надел свою рабочую одежду и вышел из дома. Он оказался около дома, где жила Кэтлин, и с изумлением остановился. Он оценил силу испытываемого им влечения и безграничность собственной слабости.
«Я просто тряпка», – подумал Антуан.
Он заставил себя медленно сделать еще несколько шагов, потом развернулся на каблуках. Он преодолел себя, он был свободен.
В этот момент ему показалось, что он ощутил легкое движение позади себя. Он повернулся на сто восемьдесят градусов и различил человеческую тень, отделившуюся на миг от темной дыры, каковой казался подъезд дома Кэтлин.
Одним движением Антуан настиг того, кто прятался, и схватил его за плечи. И сразу же понял, что имеет дело с ребенком. Потом он услышал голос Янки Жозе, шептавшего:
– Так это ты, Тонио, так это ты…
Первое, что почувствовал Антуан, был стыд от того, что его поймали на месте преступления. Теперь Кэтлин узнает… Она будет думать, что он вот так каждую ночь бродил под ее окнами… Как идиот, как какой-нибудь бедолага, как…
– Что ты тут делаешь? – прошептал Антуан яростно, изо всех сил сжимая плечи ребенка.
– Мне больно, – сказал Жозе.
Он крутился, как мог, чтобы вырваться из рук Антуана, но этого у него никак не получалось.
– Силенок маловато, маленький гаденыш, – прогремел Антуан. – Я тебя научу, как подстерегать меня… выслеживать меня.
Он перестал трясти Жозе. Слово направило его мысли в другом направлении. Жозе кого-то выслеживал
