Жан вскочил. Раньше он умел обрисовать абстрактный и пустой образ Элен Мори. Однако соединить его с образом Денизы, для него еще таким живым, жарким от предательства и сладострастия, было выше его сил.
– Извините меня, я действительно страшно устал.
Он быстро вышел, и Мори внезапно стало очень холодно.
Глава III
– Еще один прибор! – воскликнул Эрбийон.
Мишель, который был младше него и следил за порядком на столе, не ответив, продолжал расставлять бокалы для шампанского.
– У нас высокий гость? – спросил Эрбийон.
– Я ничего не знаю. Это приказ капитана.
– Тогда давай пока выпьем по стаканчику.
Они выпили, и Мишель спросил:
– Тебе бы, конечно, хотелось узнать, по какому поводу все эти приготовления?
– Да ты ведь сам не знаешь.
– Не совсем так, только Тели запретил мне говорить.
– Сюрприз?
– Для некоторых.
На пороге появилась робкая фигура, с южным акцентом поприветствовала молодых людей. Это был Виранс.
– Капитан вызвал меня, – произнес он.
– Вы обедаете вместе с нами, – ответил Мишель.
Эрбийон и пилот посмотрели на него с одинаковым удивлением: унтер-офицеры всегда едят в отдельной столовой. Тем временем Мишель преспокойно продолжал:
– Капитан посоветовал мне увеличить порции. Похоже, старина, у вас неслабый желудок.
Вошедший в этот момент Тели услышал последнюю фразу.
– Не трогайте этого парня! – воскликнул он. – Виранс краснеет, как девица. Налейте-ка нам портвейна в большие стаканы. Эрбийон заплатит.
– Сегодня с утра, господин капитан, от тебя так и веет таинственностью, – сказал молодой человек.
В ответ Тели только крепко сжал ему плечо. Комната понемногу наполнялась людьми, и Жану показалось, что все лица, кроме Клода, выглядят заговорщически радостно.
– Давайте кадриль люкс, – воскликнул Тели.
Пока ботинки и сабо в бурлескном ритме молотили по доскам, Эрбийон подумал о том танце, которым встретили его. Половина из плясавших тогда уже погибли. Он отметил этот факт без грусти; наоборот, мысль об этом заставила его еще жаднее ощутить веселье, оживившее все тела, и поскольку Марбо, изнемогая от усталости, взмолился о пощаде, он потребовал сменить такт.
Затем все приступили к еде. Этот час они любили больше всего. Здоровые аппетиты, блестящие зубы, звучные шутки, – они приносили с грозящего гибелью неба голод по пище и смеху, суровую дружбу, желание жить в окружении тепла, которого за этим столом хватало в избытке; они сидели вокруг него плечом к плечу, поглощали пищу и одновременно что-то выкрикивали.
Капитан усадил Виранса рядом с собой, а Эрбийона – возле Мори, теперь самого старшего по возрасту пилота. В погребке эскадрильи хранилось несколько отборных сортов вин. Тели приказал принести из всех по очереди.
– Кто же это, интересно, угощает? – спросил Жан.
– Пей! – только это он и услышал в ответ.
Во всеобщем гомоне опорожнялись стаканы; питье разжигало веселье, а Эрбийону казалось, что все взгляды с налетом насмешливой нежности были обращены на него, Клода и Виранса. Это его интриговало, поскольку он предположил, что Тели за свой счет затеял какую-то невероятную шутку; однако крики, вино и эта радость, еще более экзальтированная, чем обычно, не давали ему ни времени, ни возможности углубиться в разгадывание.
Когда бокалы наполнились пенистым шампанским, гвалт моментально стих; все взгляды устремились на капитана, который, встав со своего места, вызвал:
– Мори, Эрбийон, Виранс, подойдите ко мне с бокалами в руках.
Они повиновались.
– Чокнемся, – сказал Тели.
Поставив на стол свой опустевший бокал, он достал из кармана три листка бумаги, наугад взял один из них и прочел:
«Выписка из приказа по армии: Эрбийон Жан Пьер, офицер-стажер, наблюдатель в эскадрилье № 39, 15 марта, под шквальным огнем противовоздушных батарей, успешно завершил сложное регулирование. 26-го, совместно с пилотом, сбил «драхен». 2 апреля, атакованный двумя самолетами, отбил нападение и выполнил свою миссию».
Едва Тели закончил, как Марбо провозгласил:
– А мы все грянем дружеское ура, чтобы эта хибара задрожала.
Пока звенели стаканы, капитан неловко прикреплял крест на куртку Эрбийона. Он сильно уколол его в грудь, и Жан вдруг подумал:
«Чтобы его заслужить, я никогда не испытывал такой боли».
«Теперь Тели читал приказ на имя Виранса, а офицер-стажер вернулся на свое место. В каком-то оцепенении он наблюдал за тем, как товарищи чокаются с ним своими бокалами. Машинально ответил на поздравления, ощущая при этом свою оторванность от группы окружавших его друзей и непривычное одиночество.
Итак, вот оно, то, о чем он мечтал, как о чудесном вознаграждении! То, что он с мистическим восторгом рассматривал на формах других людей! Тели, его начальник и товарищ, которым он восхищался, наградил его своей собственной рукой, а он не испытывал никакой гордости, даже ни малейшего волнения. А может быть, это чувство удивления сбивало радость, хотя должно было бы, наоборот, ее увеличить?
Однако стоило ему честно взглянуть на эту ситуацию, как он понял, в чем причина его поразительного безразличия: он вовсе не заслуживал этого креста или, по крайней мере, не совершил ничего из ряда вон выходящего, чтобы его получить. Он вспомнил слова приказа. Разумеется, они говорили о реальных событиях, но они подразумевали какое-то сверхусилие, яркое воплощение отваги, до которой и дело-то не дошло. Когда он все это взвесил, у него возникло чувство, будто он сплутовал.
Разумеется, он закончил регулирование в то время, как черные хлопья сжимали его так плотно, что ему показалось, будто он может их поймать, однако они выглядели настолько безобидными, что совершенно его не встревожили. Да, они с Мори подпалили привязной аэростат, но на небе не было ни единого самолета противника, так что это стало лишь упражнением по стрельбе в мишень. Да, он был обстрелян двумя немецкими истребителями, но удивительно неумело, а затем безо всякой причины вышедшими из битвы, предоставив ему отличную возможность беспрепятственно завершить разведку.
В таких вот обстоятельствах им посчастливилось не подпасть под влияние страха, не стать добычей взрывов и пуль, но ведь на всей широчайшей линии фронта каждый из его товарищей при каждом вылете делал то же самое. Так, может быть, следует награждать всех, причем ежедневно? В чем состояла его особенная заслуга, исключительность его поступка? Он окинул взволнованным взглядом близкие ему лица, пытаясь найти в них объяснение, но обнаружил лишь спокойное уважение.
В этот момент со своей наградой вернулся Клод. Жан увидел на его отражавшем все внутренние переживания лице то же равнодушное выражение. Он подумал: «Этот-то уж смог бы мне объяснить».
Еще ни разу со времени своего возвращения он не ощущал себя таким близким Клоду и столь же неспособным ему довериться. Почувствовав этот смутный порыв, Мори ощутил надежду, что необъяснимая натянутость в их отношениях, с каждым днем все возраставшая, наконец рассеется в этот час, когда на виду у всей эскадрильи их экипажу вручались свидетельства проявленной ими доблести.
– Этот крест, – сказал он вполголоса, – дорог мне только потому, что вручен одновременно с вашим.
Прежде чем молодой человек смог ответить, Тели воскликнул:
