до войны в многочисленных уличных драках. И вновь принюхался. Он колебался. То, что в деревне находились русские, было ясно. Ясно было и то, что это не были регулярные части, иначе были бы видны часовые. Но кто же тогда располагался в деревне? Обычные крестьяне — или партизаны? Или же эти люди, как это часто случалось в России, днем представали в облике обычных крестьян, а ночью превращались в грозных партизан?
Заметив его колебания, Матц прошептал, точно прочитав все мысли Шульце:
— Это можно выяснить лишь одним путем, приятель. Только вломившись в одну из изб и поглядев, кто там находится.
Шульце кивнул:
— Правильно. — Он посмотрел на Матца, на остальных, и выдохнул: — Считаю до трех. Раз… два… три!
На счет «три» он распахнул дверь, и они вломились вовнутрь.
Вскрикнула какая-то женщина. С печи скатился спавший на ней старик с длинной белой бородой. Другой старик, находившийся в избе, схватил топор и угрожающе занес его над головой. Но увидев здоровенного Шульце, он почел за лучшее бросить его на пол.
Матц и Шульце быстро оглядели бедную избу, но не увидели никакого оружия. А два старика были слишком пожилыми, чтобы сражаться вместе с партизанами.
— Черт, какая же это бедная изба, — проронил Матц. — У них здесь нет даже ночного горшка.
— Что такое? — прокаркала наконец старуха, глядя на них.
— Мы — немцы. — Шульце изобразил улыбку. — Где партизаны?
Старик покачал головой:
— Нихт партизаны.
Шульце закусил нижнюю губу. Он подумал, что эти трое были слишком перепуганы, чтобы врать ему. Но, с другой стороны, обершарфюрер уже успел достаточно хорошо узнать русских. Им приходилось все время врать, врать на протяжении всей их истории — сначала татарам, потом царским властям, затем коммунистам, чтобы спасти свою шкуру…
— Матц, — наконец решил он, — присматривай за ними. А я осмотрю следующую избу. Понятно?
— Да, — кивнул роттенфюрер.
Шульце выскочил наружу. Он видел, что бойцы «Вотана» окружили остальные избы. «Пусть они осмотрят жилища, — подумал он. — А я пойду посмотрю, что там делается в церкви».
Гамбуржец подошел к старому храму. На его стенах облупилась краска, куски обветшавшей штукатурки наполовину обвалились. Однако по человеческим голосам, смутно доносившимся изнутри церкви, Шульце понял, что там кто-то есть. Удивительно, но изнутри доносился еще и отчетливый аромат жареного мяса. Все это было очень странно для деревни, избы которой были такими бедными. Увидев, что вход в церковь открыт, Шульце опустился на четвереньки и осторожно пробрался вовнутрь.
Внутри находилась группа пьяных немецких солдат. Прямо на полу был разожжен костер. Над ним на самодельном вертеле висел поросенок, с него стекали ароматные капли жира и шипели на раскаленных углях. Пораженный Шульце уставился на эту странную группу, не в силах понять, что тут происходит. Все солдаты были в военной форме германской армии. Но вид у них все равно был какой-то странный. Хорошенько приглядевшись, Шульце наконец понял, в чем дело. С их пилоток и фуражек были содраны значки с орлом и со свастикой. У них также не было погон.
— Черт бы меня побрал, — еле слышно прошептал он, — что здесь все-таки происходит?
И вдруг он неожиданно припомнил то, о чем ему когда-то рассказывал в детстве отец. Его речь шла о восстании солдат и матросов в Гамбурге в 1918 году. «Это были революционные солдаты и матросы, сынок, — рассказывал ему отец, сидя в гамбургской пивной. — И они не желали, чтобы их как-либо ассоциировали со старой императорской армией. Но в тот момент, когда они восстали, на них была форма императорской армии. И никакой новой формы они, естественно, получить в тот момент не могли. Тогда они просто сорвали с себя все погоны, кокарды и эполеты, чтобы показать, что больше не относятся к кайзеровской армии».
Примерно то же самое увидел обершарфюрер Шульце и внутри этой заброшенной русской церкви. Те парни, что были сейчас перед ним, очевидно, в какой-то момент решили, что с них было уже достаточно сталинградского ада. И, сорвав с себя погоны и значки со свастикой, порвали с регулярной немецкой армией. Но что, черт побери, они собирались теперь делать? Ведь они по-прежнему находились внутри Сталинградского котла. Куда они собирались идти?
Неожиданно перед ним вырос один из этих солдат, который ходил в угол церкви помочиться. Он удивленно уставился на Шульце, на пальцах которого блестели кастеты и на широкой спине которого тускло отливал сталью «шмайссер»[16].
— Эй, кто ты такой, приятель? — спросил солдат.
— Я тебе не приятель, — дерзко ответил обершарфюрер Шульце. — А вы кто такие, парни?
Солдат ткнул пальцем в свою впалую грудь и внушительно произнес:
— Это я задаю тебе вопрос, и ты должен на него ответить, потому что ты здесь один, а нас тут много. Эй, ребята, — он повысил голос — так, чтобы его услышали все остальные. — У нас тут затесался лазутчик. Мне сдается, что это проклятый эсэсовец.
Пьяные солдаты удивленно повернулись на его голос. В руках у некоторых были видны откупоренные бутылки водки, другие держали наготове штыки, готовясь отрезать себе по ломтю свинины, как только поросенок изжарится на костре.
— Что ты делаешь здесь, парень? — крикнул кто-то.
— Ты с нами или против нас, эсэсовский ублюдок? — пожелали узнать остальные.
— Пристрелите этого урода, и все тут! — предложили третьи. — Разве не это они проделывали с нами всю дорогу?
Мозг Шульце лихорадочно заработал. Он понимал, что люди, которых он видел сейчас перед собой, находились в отчаянном положении и были готовы на все. Все, кто находился на фронте, жили в среднем очень недолго. Но сейчас, когда они дезертировали из рядов Шестой армии, их жизни могли оборваться в любой момент, стоило им только напороться на представителей фельджандармерии или на подчинявшиеся приказу регулярные части вермахта или СС. Ясно, что поэтому они были готовы не задумываясь убрать любого, кто встал бы у них на пути. Шульце поднял вверх правую руку, стараясь успокоить дезертиров и надеясь, что рано или поздно Матц и остальные бойцы «Вотана» наткнутся на эту церковь — и придут ему на подмогу. Он заговорил намеренно громко, думая, что это тоже поможет ему привлечь внимание Матца:
— Парни, мы сами находимся в точно таком же положении, как и вы. Мы в той же дырявой лодке. Точно так же, как и вы, мы решили вырваться из котла. И делаем это только лишь для того, чтобы спасти свои шкуры.
Пьяные дезертиры с подозрением посмотрели на него. Один из них, мужчина с нездорового оттенка кожей и злыми косящими глазами, резко спросил его:
— Сколько же вас? Всего лишь горсточка? Или же целое подразделение, укомплектованное не только рядовыми, но также и офицерами?
Солдаты неприязненно уставились на обершарфюрера Шульце. Один из них хрипло предложил:
— Давайте переломаем хребет этому эсэсовскому борову, и дело с концом. У меня уже кишки слиплись от голода. Я зверски хочу есть!
— Да, среди нас есть и офицеры. Но они заодно с нами, — с неохотой признался Шульце. — Они точно так же стремятся вырваться из Сталинградского котла.
— Не верьте ни одному его слову, — предупредил мужчина со злыми косящими глазами.
Неожиданно все пьяные голоса перекрыл другой голос — громкий и четкий, привыкший, судя по всему, отдавать приказания, и также привыкший к тому, что эти приказания выполнялись:
— Всё, хватит. Этот человек может нам пригодиться.
Все голоса в церкви внезапно стихли. К Шульце медленно направился высокий незнакомец. Одна половина его лица была иссечена давними сабельными ударами. Он был таким же высоким, как и Шульце, но гораздо более худым. Судя по всему, эти сабельные шрамы он получил еще во времена своей учебы в университете, когда дрался на студенческих дуэлях[17]. Следовательно, мужчина являлся, скорее всего, бывшим офицером. Он внимательно посмотрел на Шульце и рявкнул:
