группой, народом, церковью и так далее, некритично, с энтузиазмом перенимать общие верования. Если бы доктор Валенти и его коллеги сумели предложить синтетический фермент, создающий у человека иммунитет против подверженности лозунгам, демагоги лишились бы работы, и добрая половина сражений за выживание была бы выиграна. Но Валенти и его друзья подсовывают нам снадобья для промывки мозгов, погружения в гипнотическое состояние, в психоз. Лучше бы им заняться другим — найти средство, которое делало бы мореходов невосприимчивыми к пению сирен, массы — к лаю политиканов, Когда они решат эту задачу, пусть подмешают свою находку в водопроводную воду, подобно хлорке, благодаря которой мы не болеем тифом и прочими гадостями. Я серьезно! Если шишкам нужен наш совет, пусть пользуются — я не потребую вознаграждения. Все остальное — вздор.
На припудренном лбе и на верхней губе Харриет блестел пот. Она довела себя до контролируемого бешенства и заставила даже Хальдера повременить с иронией. Клэр, сидевшая позади нее вместе с другими слушателями, похлопала ее по широкому голому плечу…
Помолчав несколько секунд, доктор Валентн поднял ухоженную руку. Но его опередил Бруно: на утреннем заседании он упустил возможность размазать по стенке Хальдера, но Харриет тоже годилась на роль жертвы. Он сообщил уважаемому председателю, что не уверен в искренности д-ра Эпсом, или, иначе выражаясь, что она предлагает отнестись серьезно к ее предложению…
— Да, предлагаю, — заверила его Харриет.
В таком случае, продолжил Бруно, нелишне напомнить досточтимым коллегам о его скромном вкладе в дискуссию при открытии симпозиума, следы какового так и остались на доске, которую никто не удосужился вытереть. Вертикальная разделительная линия, символизирующая расщепленность сознания всех присутствующих, видна по-прежнему, как и слова “НЕЯВНАЯ ШИЗОФРЕНИЯ”, “НЕ ПРИНИМАТЬ НА СВОЙ СЧЕТ” и “SUB.SP.AET. — ЗАВТРА?!” Бруно ткнул мелом в свои надписи. Не хотелось бы напоминать слушателям о предупреждении не впадать в одно из противоположных заблуждений: а) в самодовольное безразличие и б) в панику и истерику. Призыв д-ра Эпсом к фармакологической промышленности решить проблему человечества представляется ему примером из категории “б” (произнося эти оскорбительные слова, Бруно мудро ткнул пальцем в надпись “НЕ ПРИНИМАТЬ НА СВОЙ СЧЕТ”). Учитывая человеческую обреченность, о которой оба выступающих говорили нынче так выразительно (жест в сторону той же надписи), а в особенности грозящие эскалацией конфликты, свирепствующие в настоящий момент на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке, по поводу которых он всего час назад получил кое-какую конфиденциальную информацию; а также учитывая как долгосрочные проблемы, так и текущие кризисы, сейчас более, чем когда-либо, следует сохранять хладнокровие и вырабатывать суждения и рекомендации — если до последних дойдет, — сохраняя баланс между спокойной логикой и конкретными действиями. Среди таковых действий ведущее место должны были бы занять предложения по углублению взаимопонимания между правительствами и народами посредством расширения обмена информацией через национальные и международные агентства, уже созданные для этой цели…
— …при наличии соответствующих механизмов обратной связи, — вставил Джон Д. Джон.
— Совершенно верно. Мы, впрочем, находимся в привилегированном положении, так как механизмы обратной связи заложены в нашей избирательной системе, различных консультационных группах, помогающих властям, и международных организациях, таких как Совет Безопасности, Организация Объединенных Наций по вопросам образования, науки и культуры, известная как ЮНЕСКО…
Соловьев постучал ладонью по столу.
— Простите, Бруно, но вы говорили все это на нашей первой дискуссии и будете иметь возможность повторить в пятницу…
Калецки замер, сжимая пальцами мел. Вид у него был жалкий, покаянный — вундеркинд, которому велели не задирать нос.
— Извините, Нико, — пробормотал он пристыжено, — меня опять занесло…
У всех возникло томительное ощущение deja vu. Но Соловьев был непреклонен.
— Кажется, у доктора Валенти созрела реплика. Валенти грациозно поднялся.
— Все, что я хотел бы сказать на данном этапе, — это что я согласен с основными положениями, прозвучавшими в диагнозе доктора Эпсом. Надеюсь, вы позволите мне доставить вам удовольствие в пятницу,
продемонстрировав в подтверждение сказанного небольшой эксперимент. — И он с еще более неподражаемой грацией опустился в кресло. Блад скрипнул зубами.
— Не пойму, зачем напускать столько загадочности! Валенти улыбнулся, но больше ничего не сказал. Настала очередь Уиндхема поднять пухлую руку. Он сказал, что готов поддержать многое из тога, что сказала Харриет. Он тоже считает агрессивность реакцией на стресс, а не первичным инстинктом, и согласен с предложением различать личное поведение, которое при нормальных условиях действительно вполне мирное, и групповое поведение, где доминируют эмоции и где в агрессивном режиме утверждаются коллективные привычки, традиции, язык и верования, а индивидуальные привычки и суждения со страстным презрением отвергаются. Сей парадокс является, возможно, главной причиной плачевной картины, каковую являет собой человеческая история. Но где искать корни парадокса? Доктор Эпсом предложила на их роль людскую внушаемость, готовность принять традиции и заблуждения группы, подпасть под их гипноз. По этому поводу у него, Уиндхема, есть своя гипотеза. Человеку приходится во младенчестве оставаться беспомощным и зависимым дальше, чем детенышу любого другого вида. Можно предположить, что этот ранний опыт полной зависимости хотя бы отчасти повинен в тенденции нашего вида подчиняться авторитетам, будь то индивидуальным или групповым, так покорно принимать навязываемые доктрины и символы…
— Промывка мозгов начинается с колыбели, — заключил Уиндхем и виновато хихикнул.
Его неожиданно поддержал Бурш. Ему, Буршу, доставляет удовлетворение, что “видный педиатр”, как он назвал Уиидхема, отдает себе отчет в важности психологической обработки с младых ногтей, а значит, готов принять и доктрину социальной инженерии — иначе говоря, предсказания и контроля человеческого поведения с помощью положительных и отрицательных стимулов… На этом месте Бурша перебил фон Хальдер, неожиданно вскричавший на латыни:
— Quis eustodiet ipsos Custodes? Кто будет контролировать ваших контролеров, кто будет инженером для ваших инженеров?
Бурш, Джон Д. Джон и Харриет заговорили одновременно и пылко. Мисс Кейри отчаянно трясла седым пучком волос и нажимала по очереди на все клавиши магнитофона. Всех усмирил Соловьев: он постучал по столу зажигалкой и перекрыл гвалт зычным басом.
— Как представляется, профессор Бурш неверно интерпретировал слова двух предыдущих ораторов. Харриет и Уиндхем выступают не за активизацию ранней психологической обработки, а, наоборот, за полную ее отмену. Это можно выразить так: первое предложение гипнотизера пациенту — положительно относиться к его предложениям. Это уже обработка. В таком же положении находится беспомощный младенец: он превращается в покорного реципиента навязываемых извне верований. Система взглядов, которую ему пихают в глотку, — результат случайного стечения обстоятельств. Случайность рождения определяет будущие этнические и религиозные атрибуты человека. На какой цифре остановится шарик рулетки, с той цифрой ему и прожить всю жизнь, за ту и умирать. Pro patria mori dulce et decorum est — неважно, какую родину тебе определит разгильдяй-аист… Хальдер утверждает, что трагедия человека в том, что он прирожденный убийца; Харриет возражает, что трагедия в другом — в том, что ему приходится бездумно заглатывать кредо, за которые надо убивать других и умирать самому в знак преданности…
— Мне как-то сомнительно, — пробормотал Тони, краснея, — что слово “преданность” до того уж бранное, как это утверждает доктор Эпсом…
— Хватит религиозного очковтирательства! — рявкнул Блад.
— Неужели мне придется расставить для молодежи все точки над “i”? — Харриет презрительно покосилась на Тони. — Я толкую о ложной преданности. Но, цитируя ужасного Хальдера, кто поводырь поводыря? Кому решать, истинна или ложна ваша преданность? Ирландцам-католикам или ирландцам- протестантам? Индийцам или пакистанцам? Троцкистам или сталинистам? Истово верующий — отец фанатизма.
— Вы хотите сказать, — подхватил Тони, — что критерий логического рассуждения неприменим, потом что вера и лояльность подчиняются чувствам, а не разуму?
