— Ну и ну! — Молодая дама в крайнем раздражении. — Я вынуждена просить тебя немедленно отправиться домой. Я еще подумаю, говорить ли твоему папе об этом, более чем странном, визите. И если я ничего ему не скажу, то только чтобы не создавать серьезных препятствий для нашей будущей дружбы, на которую мне все-таки хотелось бы надеяться. Всего хорошего!
В дверях девочка еще раз оборачивается и говорит на прощание:
— Оставьте нас, пусть все будет так, как есть, очень, очень прошу вас!..
И фройляйн Герлах осталась одна.
Все ясно и выход есть только один. Во что бы то ни стало добиться брака. А потом позаботиться о том, чтобы ребенка отдали в интернат. Непременно! Помочь тут может только строгое воспитание, только чужие руки.
— Что вам?
Горничная стоит с подносом.
— Я принесла шоколад и вафли! А где же девчушка?
— Катитесь к чертовой бабушке!
Поскольку господин капельмейстер сегодня дирижирует в Опере, к ужину он не пришел. И, как всегда в таких случаях, Рези ужинает за компанию с Лоттой.
— Что-то ты сегодня совсем ничего не ешь! — укоризненно замечает Рези. — Ну и вид у тебя — тютелька в тютельку привидение, просто жуть берет. Что стряслось-то?
Лотта мотает головой и молчит. Экономка берет девочку за руку и тут же в испуге разжимает пальцы.
— Да у тебя жар! Сию же минуту ступай в постель! — Причитая и шмыгая носом, она относит обессилевшего ребенка в детскую, раздевает и укладывает в постель.
— Только папе ничего не говори! — бормочет девочка. Зубы ее стучат. Рези обкладывает Лотту подушками. Затем мчится к телефону, звонить господину надворному советнику Штроблю. Старый доктор обещает прийти немедленно. Он взволнован не меньше Рези. А Рези звонит в театр.
— Ладно! — обещают ей там. — В антракте мы все передадим господину капельмейстеру.
Рези опять несется в детскую. Лотта мечется в жару и лепечет что-то путаное, непонятное. Одеяла и подушки валяются на полу.
Скорей бы пришел господин Штробль! Что делать? Компрессы? Но какие? Холодные? Горячие? Мокрые? Сухие?
В антракте господин капельмейстер, облаченный во фрак, сидит в артистической уборной у сопрано. Выпив по глоточку вина, они говорят о делах. Люди театра всегда говорят о театре. Вот и сейчас тоже. Вдруг в дверь стучат.
— Войдите!
Входит инспектор сцены.
— Наконец-то я нашел вас, господин профессор! — восклицает старый, вконец издерганный человек. — Звонили с Ротентурмштрассе. Ваша дочурка внезапно заболела! Господин надворный советник Штробль был немедленно о сем уведомлен и вероятно сейчас уже находится у одра больной!
Господин капельмейстер бледнеет.
— Спасибо тебе большое, Герличка, — произносит он совсем тихо.
Инспектор уходит.
— Надо надеяться, ничего страшного, — пытается утешить его певица. — У девочки уже была корь?
— Нет, — отвечает он, вставая. — Извини, Мицци! — Выйдя за дверь, он припускается бегом. Подбегает к телефону. Звонит.
— Алло! Ирена!
— Да, дорогой! Неужто спектакль уже кончился? А я еще совсем не готова!
Он быстро сообщает ей все, что только что узнал.
— Боюсь, мы сегодня не сможем увидеться!
— Ну, разумеется! Надо полагать, ничего страшного? У малышки уже была корь?
— Нет! — отвечает он нетерпеливо. — Я позвоню тебе завтра утром. — И он вешает трубку.
Раздается звонок. Антракт окончен. Опера и жизнь продолжаются.
Наконец-то спектакль кончился! Капельмейстер взбегает по лестнице в квартиру на Ротентурмштрассе. Ему открывает Рези. Она еще не успела снять шляпу, так как бегала в ночную аптеку.
У постели больной сидит надворный советник.
— Ну, как она? — шепотом спрашивает отец.
— Неважно, — отвечает надворный советник. — Но вы можете говорить нормально. Я сделал ей укол.
Лоттхен лежит вся красная и тяжело дышит. Лицо у нее болезненно искажено, как будто искусственный сон, вызванный уколом, причиняет ей боль.
— Корь?
— Какая там корь, ничего похожего, — ворчит надворный советник.
В комнату вся в слезах, шмыгая носом, входит Рези.
— Да снимите же, наконец, вашу шляпу! — нервно требует капельмейстер.
— Ах, да, конечно, прощенья просим!
Она снимает шляпу и застывает, держа ее в руке. Надворный советник вопросительно смотрит на обоих.
— Ребенок, по всей видимости, пережил тяжелый душевный кризис, — говорит он. — Вы что-нибудь знаете об этом? Ничего? Может, хотя бы догадываетесь?
— Я, конечное дело, не знаю, может, это как-то и связано… но… Сегодня после обеда она ушла из дому. Ей, видите ли, приспичило с кем-то поговорить! А перед уходом она меня спросила, как ей лучше до Кобленцаллее добраться.
— До Кобленцаллее? — повторяет надворный советник, глядя на господина капельмейстера.
Пальфи тут же бросается к телефону.
— Луиза была у тебя сегодня?
— Да, — откликается женский голос, — но зачем же она тебе об этом сказала?
Он отвечает вопросом на вопрос:
— И что ей было нужно?
Фройляйн Герлах сердито смеется:
— Пусть она тебе об этом тоже сама расскажет!
— Прошу тебя, ответь!
Ее счастье, что она сейчас не видит его лица!
— Ну, если уж быть совершенно точной, то она явилась, чтобы запретить мне выйти за тебя замуж! — отвечает она в крайнем раздражении.
Буркнув что-то себе под нос, он вешает трубку.
— Как ее здоровье? — осведомляется фройляйн Герлах и только тут замечает, что разговор прерван. — Вот маленькая мерзавка, — произносит она вполголоса. — Все средства в ход пустила! Улеглась в постель и притворяется больной!
Господин надворный советник дает еще кое-какие указания и прощается. Капельмейстер удерживает его в дверях.
— Так что же все-таки с девочкой?
— Нервная горячка. Я загляну завтра утром. Доброй ночи!
Капельмейстер возвращается в детскую, садится возле кровати и говорит Рези:
— Вы мне сейчас больше не нужны. Ложитесь-ка спать!
— Но, мне думается, лучше будет…
Он пристально смотрит на нее. Рези уходит. Шляпу она все еще держит в руке.
Отец гладит маленькое горячее личико дочери. Девочка в бреду чего-то пугается и отшатывается от
