Ольга посидела минут десять, снова и снова перечитывая текст, а потом быстро написала ответ:
Она отправила почту, выключила компьютер, прихватила мобильник и вышла из дома, как была, в домашних джинсах и майке с выцветшей надписью fuck-n-roll, которую переводила как «трахай и катись». Аппетит всё равно пропал, захотелось пройтись и подумать. Заканчивалась вторая декада августа, но чуть полинявшее небо ещё оставалось ясным, дни — теплыми, только ночью холодало. Ольга брела к реке, до которой от дома минут десять быстрым шагом, а таким, как у неё, — пятнадцать.
До чего же нелепая ситуация: следовало бы мгновенно согласиться, а вместо этого она упускает потрясающий шанс ради каких-то сомнительных перспектив. Ольге нравилось писать книги... нет, не то слово — она становилась счастливой, работая. Однажды поняла, что счастье — это когда что-нибудь делаешь и у тебя всё получается. Не важно, складывать букву к букве или сделки заключать, но если в результате усилий что-то совпало, ожило и задвигалось, ощущаешь себя богом. Будто прикоснулся к схемам мироздания и что-то в них понял. И вот настоящие мастера её заметили и зовут поучиться, это ли не шанс?
«Вот ведь женщина, — думала Ольга, — её в космос отправляют, а она беспокоится, что скафандры несексуальны. Умная душа, глупое сердце: стремишься, стремишься куда-то, а потом из-за слабости всё летит под ноги мужчине. И не жалко, не жалко».
Она дошла до реки, села на ступени, ведущие к воде, и принялась рассеянно наблюдать за полоумным, видимо, пловцом, резвящимся в тёмных мутных волнах. Наплескавшись, купальщик полез на берег, но запутался в леске — другие городские безумцы, иной породы, сами в канал имени Москвы не лезли, но зачем-то пытались ловить его насквозь токсичных обитателей. На этот раз добыча оказалась агрессивней: рыхлый белокожий мужчина в глянцевитых чёрных трусах молодецки переломил поймавшую его удочку об колено. Уже через мгновение к нему огромными скачками несся рыбак, крича что-то нечленораздельное, и, не останавливаясь, впечатал в мокрое безволосое бедро мысок тяжелого болотного сапога. Преимущество явно было на стороне обутого бойца, но тут соотношение сил изменилось: от лавочки, стоящей в тени лип, к берегу побежали приятели купальщика, полностью экипированные — одетые и с пивом, правда, разлитым в пластиковые бутылки, не пригодные для войны. Стало шумно, Ольга встала и осмотрелась, ища место поспокойней. Солнце быстро опускалось за деревья, маленькие волны топорщились и спешили, на крутом каменном мостике какой-то другой, кроткий и упорный, рыбак утратил надежду на улов и стал собираться домой. Дождавшись, когда он уйдёт, Ольга перешла на его место, на «Мост искусств», который она так нарекла за бесполезность и красоту: он был выстроен кем-то вдоль реки, а не поперёк.
Побоище меж тем внезапно угасло, участники побратались и удалились под липы. Видимо, драка — это обычный мальчиковый способ познакомиться. «Какие, однако, неочевидные пути они выбирают».
Потом подумала, что и эта комическая сцена, и нелепый мост — об одном: люди ощетиниваются в одиночестве, каждый в своём углу, так, что к ним попросту не подобраться, но когда им хочется общения, они строят свои дурацкие мосты
Она достала телефон и набрала сообщение: «Приходи», дождалась ответа и почти побежала домой.
«Он едет, едет ко мне. Я строю свой мостик правильно, а космосу придётся подождать».
Ольга легко принимала решения и не имела привычки с кем-нибудь советоваться: ответственность за результат в любом случае на ней, а мама её и так одобрит. Мама во всём её одобряла, по крайней мере в последние годы. Кажется, что возраст делает людей косными, отнимает способность принимать новое, будь то технические штучки, чужие убеждения или незнакомая еда, — старики на всё откликаются раздражением, головной болью и гастритом.
Но мама старела как-то необыкновенно удачно, превращаясь из нервной особы, ценившей приличия превыше всего, в светлую спокойную бабушку, которая видела — многое, знает, что бывает — всякое, и верит в многообразие Божьего присутствия — во всём. Ольга иногда жалела, что её воспитала та, другая женщина, больше смерти боявшаяся общественного мнения, которое сама же и придумывала — «люди скажут...» Как же они ссорились тогда! «Да всем плевать на нас! А мне плевать на их мнение!» — вопила Ольга, задыхаясь от ненависти к этим «всем». Поводы менялись — длина чёлки, поздние возвращения, новый мальчик, выбор института, но суть конфликта оставалась прежней: «соседи смотрят и осуждают».
Возможно, она стала писать именно потому, что хотела убедиться: «общественное мнение», если и существует, поддаётся коррекции, и нет нужды подстраиваться под чужие взгляды, если умеешь транслировать свои. Наверное, к лучшему, что мама не всегда была такой благостной и умиротворённой, хотя неизвестно, какой источник силы мощней: уверенность, которую давала её нынешняя поддержка, или то сопротивление, которое пришлось преодолеть. Сейчас Ольгу всё чаще переполняла нежность, когда она задумывалась, каких усилий стоит матери это смирение, какой внутренней работой далась безмятежность и приятие всякой инакости. Каким жестоким опытом оплачено, в конце концов. Ольга покинула дом в двадцать, сопровождаемая если не проклятиями, то энергичным неодобрением, и теперь предпочитала не знать, как эта женщина, которую прежде подруги и поклонники нежно называли Светочкой, провела следующие лет десять, как из цветущей пятидесятидвухлетней дамы, обременённой ответственной работой и множеством социальных связей, стала превращаться в одинокую «бабушку Свету».
— А мясо?
— Я сейчас его не ем, не обращай внимания.
Ольга знала, что начался какой-то очередной долгий и унылый пост, и поразилась происшедшим изменениям: прежняя мама не преминула бы отметить, что героически воздерживается из высших соображений, а вот некоторые, некоторые... Но эта новая женщина, сидевшая напротив, не собиралась хвастать и всячески избегала нравоучительных бесед, с любопытством слушала дочь и, видно было, — любила.
Потом Ольга полночи беззвучно плакала в своей бывшей детской: оттого, что раньше не понимала и недооценивала мать; что так долго сопротивлялась её любви; что той, похоже, много пришлось пережить, чтобы так измениться. И ещё потому, что прежней мамы больше не существовало. Хотя, если подумать, Ольга тоже успела прожить не одну жизнь за эти годы, но от родителей совсем не ждёшь, что они вдруг станут другими, это в юности всякие выходки естественны и неизбежны. Первая, короткая и диковатая, жизнь продлилась пару лет, с тех пор, как со скандалом ушла из дома и перебралась в общежитие при факультете журналистики. Вторая, долгая и сытая, началась, когда Ольга с перепугу выскочила за небедного северного человека, занятого цветными металлами. Не олигарх, но заметная персона в отрасли, в столице был по делу, Ольга пришла брать интервью да и задержалась около.
Жили хорошо, расстались по=доброму — как-то вдруг время их вышло, Ольга повзрослела, захотела перемены участи, а мужа весьма кстати потянуло на девушек помоложе. В результате она снова вернулась в Москву, став обладательницей небольшой старой квартиры на окраине и небольшого счёта в банке. «Вот всё у него небольшое, — думала Ольга, — и бизнес, и чувства, и отступные. Небольшое, но крепкое».
И теперь она вела третью жизнь, самую счастливую. «Разводные» деньги позволили осмотреться, не
