громко несколько раз крякнул, — только в этом звуке и мог он сейчас излить свою радость.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Арчил торопился. Выехав из лесу, он не стал нигде задерживаться. Даже домой не заглянул и на заводе не побывал. Остановив коня у ворот Гочи Саландия, он сам их отворил и въехал во двор.
Гоча стругал доску на верстаке, расположившись подле своего недостроенного дома. Тасия вязала шерстяной чулок, примостившись тут же на низенькой скамеечке. На носу у нее сидели старые, скривившиеся очки, вместо оглобелек их удерживали завязанные на затылке поверх платка тесемочки. Спицы так быстро мелькали в привычных пальцах, что за ними трудно было уследить.
Тасия первая увидела въехавшего во двор гостя. Она сдвинула очки на лоб и, свернув вязанье, поднялась со скамеечки. Одернула платье, поправила платок на голове.
— Встречай, Арчил приехал, — вполголоса сказала она мужу и скромно отошла в сторону.
Гоча бросил рубанок и первый приветствовал гостя.
— Я и сам нынче собирался к тебе, Арчил, дело есть, — сказал Гоча. Он подошел к коню, взял одной рукой повод, другой придержал стремя и учтиво предложил Арчилу спешиться.
Арчил сначала отнекивался — «некогда, работы-де много», но затем принял приглашение хозяина, поблагодарил Гочу за любезную помощь и привязал коня к верстаку. Покончив с этим, он вынул из кармана пальто довольно длинную коробку.
— Я вроде как подарок привез твоей дочери, да что-то не видно ее… Ты ей передай, дорогая Тасия. Не везти же обратно, — сказал он, обращаясь к хозяйке.
— Ах, досада-то какая! — ответила Тасия, с интересом поглядывая на диковинную коробку. — Найя на плантации, дорогой мой, чай собирает. Мне бы тоже пойти следовало, да вот его ие могу оставить.
Тасия не отрываясь глядела на коробку. Арчил повертел ее в руках и сказал чуть укоризненным тоном: — В том-то и дело, Тасия, милая моя, что ее нет, на плантации… В лес, говорят, пошла с кем-то… — Он запнулся, почувствовал, что не следовало этого говорить, и, помедлив, добавил: — Не знаю, право, как сказать… Одна у тебя дочь на выданье, Тасия, и, знаешь…
Он снова не договорил, все не те подворачивались слова. Арчил хотел под видом шутки поднести родителям Найи то самое, что узнал от Гвади, но шутка не удалась. «Недостойно мужчины, — думал он, — упрекать мать за поведение дочери, вместо того чтобы самому поговорить с Найей». Однако сказанного не воротишь. Он выжал на лице что-то вроде улыбки и сунул коробку в руки Тасии.
— Я пошутил. Не тебя же винить за то, что дочь по лесам гуляет… Возьми, пожалуйста, и не говори Найе, что от меня.
— Мы и так в долгу перед тобою, Арчил, — завел Гоча густым басом. — Зря тратишься, милый человек. — И вдруг, резко повысив голос, накинулся на жену: — Слушай, баба, тебе дело говорят… Непорядок, чтобы девушка, невеста, по полям и лесам слонялась. Сколько раз тебе говорил: приглядывай за ней, не отпускай от себя!.. Смотри, чтоб этого больше не было. Хуже будет, если я сам примусь за нее.
Арчил стал успокаивать Гочу, взял его под руку и повел к дому.
— Я вовсе не хотел огорчать тебя, Гоча… Стоит ли так сердиться, дорогой? Нельзя же в самом деле девушку, комсомолку, держать под замком. Ничего плохого тут нет. Брось, пожалуйста, сердиться…
Гоча остыл так же быстро, как вспылил. Он оперся о верстак и кинул взгляд на жену. Тасия бережно, точно какое-то сокровище, держала на ладони подарок Арчила, вид у нее был растерянный и недовольный. Ее задел грубый окрик мужа. Все же она предпочла отмолчаться, чтобы не подвести Найю. «Но ведь и молчанием тоже можно повредить ей», — озабоченно думала она. Однако Гоча, сменив гнев на милость, обратился к жене:
— Вынеси-ка бутылочку вина и фрукты, гостя побаловать. Что стала?
— Как это я, глупая, сама не догадалась? — воскликнула Тасия, опомнившись, и поспешила в дом.
Коробку она несла все так же бережно, на вытянутой вперед ладони.
Гоча смахнул с верстака опилки и стружки, чтобы Арчилу было где сесть.
— Как дом, Гоча? Досок хватит, обойдешься? — спросил Арчил, садясь на край верстака. Прикинул взглядом, насколько выросла ближайшая к нему стена нового дома.
— Врагу твоему столько дней прожить, сколько у меня досок осталось! Последнюю стругаю, — сокрушенно ответил Гоча. — Неужели никак нельзя помочь, Арчил?
— Почему нельзя? Ты не беспокойся! — живо отозвался Арчил и, подумав минуту, вполголоса, с опаской добавил: — Как распустят коллективы, тогда…
Гоча подумал, что Арчил шутит.
— Ну, значит, конец мне, да и только! Колхозы, куда ни посмотришь, по всему свету заводятся. Время ли, друг, говорить о том, что их распустят?..
— Напрасно, Гоча… Коммуны уже отменили, чем коллективы лучше? — вопросом на вопрос возразил Арчил.
— Не верится что-то… Неужели, Арчил, нет другого способа помочь мне? Дранку я на стороне постараюсь добыть. Мне и всего-то, к слову сказать, несколько досок нужно… Уговорить бы как-нибудь Геру. Что скажешь, Арчил? — озабоченно спрашивал Гоча, которого собственные нужды волновали больше, чем судьбы коллективных хозяйств.
Но Арчил продолжал настаивать на своем:
— Несколько досок — пустяки, дорогой, мы и без Геры обойдемся, даром что надо мною посадили целую комиссию и каждую щепку взяли на учет… Как давал, ни у кого не спрашиваясь, так и дальше давать буду, пускай хоть сам Гера мне на голову сядет, не то что какая-то комиссия. В конце концов, что бы они ни говорили, — это мой завод! Захотели тоже, чтобы я обходился какими-то грошами, которые они мне платят. Как бы не так! А все-таки не пойму, как ты можешь сомневаться в том, что колхозам пришел конец? Даже странно! Гоча, ты человек умный, понимающий, неужели не видишь, что делается на свете? Крестьянам, хоть и не полностью, вернули усадебные земли, отдали сады, — это, по-твоему, ничего не значит? Вникни, подумай. Ведь это значит, что дело идет к концу. Сразу, одним махом, отменить колхозы они не могут. Что ни говори, не шутка это. Нынче уже поговаривают о рабочей скотине, будто… Хм… Так, полегоньку да помаленьку, и не на чем станет нашим колхозам держаться. Иначе, уверяю тебя, самой власти не устоять… Так-то, Гоча. В конце концов, дорогой мой, тот, кто вовсе не вошел в колхоз, и тот, кто вовремя его покинул, будут в выигрыше. Пожалуй, даже награды какой-нибудь удостоятся за то, что наперед сообразили как следует… — Арчил неожиданно замолчали пытливо взглянул Гоче в глаза. Затем заговорил снова совсем другим тоном: — Кстати, насчет рабочей скотины. Знаешь, любимицу твою Никору товарищи приспособили бревна таскать. Давеча в лесу собственными глазами видел. Таскает, несчастная, огромные бревна взад и вперед по ухабам да рытвинам. Жалко стало скотину! Едва на ногах держится. Спятил, думаю, что ли, Гоча; с какой стати дал колхозу буйволицу? Ты ее как будто даже для себя не запрягаешь?
Гоча, который до этой минуты стоял прислонившись боком к верстаку, расправил вдруг могучие плечи, закинул голову и, недоуменно подняв брови, уставился на Арчила с таким видом, точно перед ним сидит злейший враг.
— Как дал? Кто это говорит? — сдержанно спросил он, и его вздернутые брови опустились, словно крылья.
— Колхозники говорили. Если это вранье, если ты не давал ее в пользование, им придется ответить, и не на шутку. Нынче ведь все по закону: что твое, то твое. Даже к суду притянуть можешь.
— Я их за такие дела кровью рыгать заставлю! Я сам буду судить наглецов этих! — разразился Гоча. Он схватил лежавший на верстаке небольшой топорик и ринулся прочь со двора.
Арчил не ожидал такой вспышки. Он соскочил с верстака и попытался остановить Гочу.
— Не нужно драться, Гоча, нехорошо! Судом больше возьмешь… Послушай, что я скажу… — кричал он вдогонку, но Гоча только отмахнулся.
В эту минуту показалась Тасия. Она торопливо шла к новому дому. В руках у нее были тарелки, наполненные фруктами и чурчхелами, локтем она прижимала к груди бутылку с вином. Когда Гоча вихрем
