Только вот — доски для Гочи…
Нужно еще подсчитать… по пальцам… Два и один…
Гвади подумает, обмозгует.
Как бы не вышло так, что он погонится за буйволицей и потеряет дом, который сам собою дался ему в руки.
Избави боже остаться совсем ни при чем…
Впрочем, пожалуй, он не упустит ни дома, ни буйволицы…
Вот и колхозный дом. Он так и горит — столько флагов развевается на верхнем и нижнем балконах.
У ворот толпятся какие-то люди…
«Видно, приехали, опоздал я», — подумал Гвади, ускоряя шаг.
Подошел ближе. Нет, свои, оркетские. К воротам по обе стороны приставлены лестницы. Кто-то сидит на самом верху, другие цепляются за перекладины лестниц. Что-то кричат. Громче всех разносится голос Элико. Тянут вверх какое-то полотнище, передавая его с рук на руки.
Подняли наконец. Развернули.
Даже в глазах зарябило. Краски играют на солнце — одна ярче другой.
«Это еще что?» — подумал Гвади, подходя к воротам.
Стали натягивать. Прибили к столбам.
Гвади видит: Бардгуния взобрался наверх и стоит на самом краю перекладины. Эх, сорвется!
— Аи, аи! — закричал Гвади и побежал что было духу.
Однако Бардгуния сам нашел местечко понадежнее. Гвади успокоился и стал разглядывать переливающееся яркими красками полотнище. Вот оно что!
— Как есть санариец! Нет вы только поглядите, как изобразили его, окаянные! Ай, молодцы! Нарисовали настоящего санарийца… И борода… И кинжал… О-о! Кто же это сделал, чьи золотые руки? Погоди, погоди… Я сейчас угадаю, кого они изобразили, — и он силился распознать по чертам лица, кого из санарийцев нарисовал оркетский художник. Тут же у ворот оказался Гера. Он услыхал голос Гвади, оглянулся и, заслонившись рукою от солнца, крикнул:
— Эй, Гвади! Тебя-то мне и нужно…
Судя по лицу, у Геры действительно было срочное дело.
— Смотри, товарищ Гвади, — начал он еще издали, — не осрами ты нас… — но не окончил фразы. — Здравствуй, товарищ! — Гера подошел и протянул Гвади руку.
И вдруг… на лице Геры отразилось крайнее недоумение. Крепко пожимая руку Гвади, он пристально заглянул ему в глаза. Недоумевающее выражение лица сменилось улыбкой. Гера залился смехом, продолжая сжимать руку Гвади.
— Найя, иди-ка сюда, я покажу тебе что-то занятное, — сказал он, оборачиваясь к воротам.
Гвади стоял неподвижно, обливаясь холодным потом. «Вот она, беда! — думалось ему. — Арестовать решил, что ли?»
Подбежала Найя. Гера вывернул руку Гвади ладонью вверх и показал ее девушке:
— Ты только посмотри, как быстро Гвади зазнался… Он мне уже три пальца подает…
— Я думала — в самом деле что-нибудь… — протянула разочарованно Найя, не оценив шутки Геры.
— Нет, как он смеет подавать три пальца председателю! Я привлеку его к ответственности, — продолжал шутить Гера, прикинувшись сердитым и обиженным.
— Верно, кто-нибудь ему рассказал, что мы предполагаем посадить его за один стол с санарийцами, — сказала Найя, но Гера перебил ее:
— Вздор! Я заставлю его объяснить, что все это значит. — Он взял Гвади за локоть и хотел отвести в сторону. Гвади обмер, но все же покосился одним глазком на свою руку.
Большой палец и мизинец прижимались к ладони, а средние три пальца — преступные участники таинственных комбинаций Пория — торчали точно деревянные.
— Тьфу, дьявол! — только и мог он произнести. Попытался вырвать руку у Геры, но тщетно.
— А ну-ка, Найя, расспроси Гвади, что это было такое? Как он среди леса выкрикивал в полночь: «Мой хурджин, отдай хурджин!»— а ты приняла его за привидение? — продолжал Гера, искоса поглядывая на Гвади.
Этого Гвади уже не вынес. Лицо его стало землистого цвета, в глазах мелькнуло безумие; казалось, еще минута — и он свалится без чувств.
— Отпусти его, Гера! — сказала Найя. — Зачем ты его мучаешь? Видишь, он все принимает за чистую монету…
Только теперь Гера заметил, до чего довели Гвади его шутки.
— Что с тобой? Ты ли это, Гвади? — мягко сказал он, отпуская руку дрожащего Гвади.
— Да, чириме, это я, Гвади, — ответил он самым серьезным тоном, точно не Гера стоял перед ним, а кто-то другой и точно этот чужой человек подвергал его суровому допросу.
— Чего же ты испугался? — Гера улыбнулся, желая успокоить Гвади, но все же не отвел испытующего взора.
«Почему его так взволновала моя шутка? — думал председатель колхоза. — Уж не скрывается ли за всем этим что-нибудь темное?»
— Однако у меня действительно к тебе дело, товарищ Гвади, — продолжал он как ни в чем не бывало. — Пойдем поговорим.
Они вместе с Найей возвратились к группе колхозников, закреплявших над воротами гигантский плакат, Гвади безмолвно следовал за ними.
Гера задержался у ворот. Элико была чем-то недовольна и препиралась с товарищами, стоявшими на лестнице. Гера заговорил с Элико. Найя тоже ввязалась в беседу. Гвади, увидев, что Гера и Найя забыли о нем, стал потихоньку пятиться и замешался в толпу колхозников. Затем, прячась за спинами, он двинулся вдоль высокого забора, время от времени поглядывая на Геру. «Уж не следит ли за мной?» Но Гера не следил, И никому, видимо, не было дела до Гвади. Убедившись в этом, он пустился бежать, не жалея ног.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Торжественно въехали санарийцы в Оркети. И оркетские колхозники встретили их не менее торжественно. Санарийцы приехали на собственной машине. Это была трехтонка, только что заново выкрашенная в сталь ной цвет. Колхозники убрали ее флагами и красочными плакатами. Вдоль борта машины бежала кумачовая лента, а на ней в солнечных лучах сверкали серебряные буквы лозунгов.
Особенно выделялась надпись: «Вперед, под знаменем социалистического соревнования!» Делегация санарийцев оказалась довольно многочисленной. Люди с трудом помещались в машине. Ехали Стоя. Вот перед глазами гостей развернулось натянутое над воротами многокрасочное полотно работы Элико.
Санарийцы так и впились в него. Плакат оркетской художницы затмил пышное убранство их машины. Но гости быстро примирились с этим, — ведь на картине был изображен санариец, и притом в самом выгодном свете…
Элико задумала показать на своей картине братскую встречу колхозников. Один из них, в котором Элико хотела воплотить санарийца, блистал всеми присущими санарийцам чертами и был изображен до того натурально, что гости тотчас же признали в нем своего. Это был рослый, статный мужчина с густой, ниспадавшей на грудь бородой, в темной черкеске, с кинжалом на поясе. Ему был с достойной скромностью противопоставлен житель Оркети, одетый попроше и ростом отнюдь не выше среднего. Хозяин встречал гостя почтительной улыбкой и поздравлял с благополучным прибытием, о чем свидетельствовала выведенная под картиной надпись.
Первый же взгляд, брошенный на плакат, не оставлял сомнений в том, что, живописуя гостя, хозяева не поскупились на краски. Себе они отвели более скромное место.
