почерком: «В моей смерти прашу венить Лелю». Лелей звали внучку, которая тут же грохнулась со стула. Следователь был менее впечатлительным и оприходовал Лелю в ИВС на трое суток по подозрению в убийстве родного деда. В чем она и призналась на семьдесят первом часу пребывания в камере. Мочила, правда, не она, а бойфренд, молодой бездельник из соседнего двора. Мешал им дедушка дружить, занимая лишние десять квадратных метров. Ворчливый был, все работать заставлял, а пенсией не делился. Вот они и сговорились сжить его со свету. Но не получилось.
При чем здесь Жора? В общем-то, не при чем, просто он до сих пор не может ликвидировать неграмотность среди себя, а поэтому как слышит, так и пишет. И вдобавок, канцелярский язык. Он бы ещё написал: «Моя внучка совершила в отношении меня преступление, предусмотренное статьёй 105 УК РФ, прошу возбудить по данному факту уголовное дело». Ну какой нормальный человек стал бы царапать в записке «прашу венить». Изложил бы мысль проще: «Меня замочила Леля». Я указал Жоре на недостатки, на что он зашипел в ответ.
– А как иначе? У неё ж, сучки, все на лбу написано. Сидит, лыбится, только что хип-хоп от счастья не танцует. Бедный дедушка, бедный дедушка, ах как жалко, ах как жалко… А сама уже прикидывает, как мебель переставить. Койку в Саблино[1] ты у меня переставлять будешь.
– Я не о том, Жор… Над грамматикой работать надо…
Короче, как вы поняли, Георгий подходит к делу творчески, можно даже сказать, неординарно, полностью игнорируя устоявшиеся методы работы органов с населением. Я не всегда встаю на его сторону, и мы частенько ведём философские споры.
– С Мудролюбовой ты перегнул. Муж-то у неё действительно пропал. И, судя по всему, с концами. Точнее, с концом. Нас могут опять обвинить в беспределе.
– Беспредел?! – гневно дышит мне в лицо Георгий. – Да ты видал, как она заёрзала?! Пельмени, пельмени… Да тут младенцу понятно, что сама его и пришила. Или на пару с хахалем. Денежки и барахло теперь её. А по моргам и милициям звонит для обставы, дешёвка…
Я улавливаю характерный аромат «Мартини». Ещё час назад ничего подобного Жора не источал. Теперь ясно, зачем он так дотошно исследовал холодильник… Напарник прикуривает дорогую сигарету и продолжает выступление.
– Беспредел… Ты лучше меня знаешь, если идти на поводу у каждой буковки нашего потешного закона, хрен найдёшь даже штопаные носки, украденные с бельевой верёвки! Миссия невыполнима. У нас одни статьи взаимно исключают другие! Вот представь врача, к которому привозят тяжелораненого и говорят: «Спасай! Только у нас лекарств нет, а из инструментов одна лопата». Врач как может, но помощь окажет, даже лопатой, и никто его беспредельщиком при этом не назовёт. Помер больной, не помер… А когда я вместо нормального инструмента беру лопату, все сразу вопят – беспредел, беспредел! Потом, над врачом никто не стоит, а у меня куча командиров и всем показатели подавай!
– Так шёл бы во врачи.
– Харизмой не вышел…
Судя по предыдущему демаршу напарника, «Мартини» в холодильнике Мудролюбовой было много. После маленькой порции спиртного Жора бичует язвы общества не так активно.
Но, если честно, сермяжная правда в сказанных им только что словах есть…
– Ты где успел надраться, харизма?
– А покойника надо помянуть? Я что, по-твоему, нехристь?
Покойник, вероятно, Мудролюбов. Жора заглядывается на едущую в иномарке девчонку и прекращает полемику.
– И чего ты с нашей Валерией Павлов ной собираешься делать? – Я возвращаю его к рабочей теме.
– Труп мужа надо искать. Без трупа даже не стоит пытаться колоть. Нет трупа – нет убийства. Но я знаю, где он.
– Брось ты! Откуда?!
– Я, в отличие от некоторых, не на хозяйкин халатик пялился, а квартирку внимательно осматривал. И кое-что выглядел.
– Ногу, что ль, отрезанную?
– Нет, не ногу… Там в ванной, в самом дальнем углу, мешок с цементом, а кафель на полу свежеукладенный. Швы новенькие, только застыли. И чистенькие, как после «Комета». Я, думаешь, только в бельё копался? Под кафелем труп. В полу. Зуб даю!
Голос напарника, несмотря на «Мартини», твёрд, как зрелый грецкий орех.
– Плохо, крови нигде не заметил, хотя если его придушили кушачком от халатика, то крови и не будет.
– Прятать покойника у себя в хате? – возражаю я. – Это неэстетично. Запах, насекомые… Опять-таки по суеверным причинам.
– А куда его ещё девать? Из хаты не вытащишь, внизу тётка на вахте сечёт, охранники по двору ползают. А цементик и запахи проглотит, и червячков, и, тем более, суеверия.
Мы сворачиваем с правительственной трассы на заброшенную улочку и через минут пять швартуемся возле родного отдела, огороженного высоким забором с незатейливыми рисунками и надписями, типа «Скажи наркотикам – нет!». Вдоль забора фланирует постовой Егоров, отпугивая любителей рисования автоматическим оружием и матерными выражениями, в которых необыкновенно силён.
В дверях сталкиваемся с представителем южных народов, сержантом Гасановым, по прозвищу Снегурочка. Он борется с преступностью, занимая должность завхоза. Внешне Гасанов похож на Лучано Паваротти, только талия раза в два пошире да лысина попросторней. Мужик он не злой, хотя и жадный, и мы с ним не конфликтуем. Перед Новым годом Шишкин велел найти двух добровольцев – поздравлять детей сотрудников в образах Деда Мороза и Снегурки. С Дедом проблем не возникло, подписался любитель халявной выпивки Вася Рогов, но Снегурка – это, извините, нонсенс. Потом всю жизнь не отмоешься от голубой краски. Единственная женщина в отделе – секретарша Зинаида, дама пенсионного возраста, на
