Внешность у зама интеллигентная, а вовсе не козлиная, как утверждал Георгий. Черты благородны, несмотря на легкую одутловатость. Гардероб безупречен, ногти ухожены. Я слышал, многие гиганты индустрии на Западе в рекламных целях делают лицом своей компании какую-нибудь выдающуюся личность. Рудольф Аркадьевич, без сомненья, лицо мусороперерабатывающей промышленности. Дородный мужчинка. Смесь Пирса Броснана и Никиты Михалкова.
В кабинете пахнет горной лавандой, и я, наконец, перестаю плакать. Кондиционер с освежителем. Обстановка типовая, без излишеств типа аквариумов с пираньями или статуй оголенных дев. На столе маленькая модель кучки мусора, с воткнутой в нее авторучкой. Сразу чувствуется, что к отходам Шилов относится трепетно, с теплотой, то есть профессионально. Кроме макета я примечаю фото в рамке. Портрет молодой дамы в красном. Вероятно, дочка. Пошла в папу. В смысле внешности, а не призвания. Смесь Софи Марсо и Анюты Курниковой.
После первого часа беседы с замом ничего принципиально нового мы не узнаем. Шилов гоняет воздух, жалуясь на тяжелое положение фабрики, на политику городских властей в части переработки мусора, на невозможность жить так дальше и прочие ужасы, которые мы и так видим каждый день по телевизору. Жора, возможно, не видит, он с неподдельным интересом слушает и сочувственно кивает головой в такт жалобам, не задавая не единого вопроса. О, сразу оговорюсь, один удивительный факт я все же выяснил. Никто из Главка с Рудольфом Аркадьевичем пока не общался, мы с Жорой первые представители спецслужб, с которыми он встречается после того злополучного вечера. Правда, в его отсутствие приезжал кто-то из прокуратуры, изъял бумаги из кабинета Бочкарева, а сам кабинет опечатал. А из Главка ни-ни. Подозреваю, что Утконос включил зама в длительную, глубокую разработку и сейчас утверждает ее план у вышестоящего руководства.
Завершив трагический монолог о судьбе мусора в России, Шилов смотрит на нас через толстые линзы своих очков.
– Так я пока главного не понял, – Жора достает из нагрудного кармана авторучку, – кто убил вашего директора? Или хотя бы за что? У вас есть предположения?
Зам зачем-то тоже достает ручку, словно сам собрался записывать свои ответы.
О, блин, нормально! Признаться честно… Отличная преамбула. Третьего директора убивают, а он не представляет, что сказать. По ошибке, наверное, валят. Или маньяк. Я называю это доверительными отношениями!
– Вряд ли это связано с фабрикой… Да вы сами все прекрасно видите!
– Рудольф Аркадьевич затягивает прежнюю песню, – работает один цех по распилке древесины, да заводоуправление. Вон, куча у ворот третий год, извиняюсь, воняет, разобрать не можем. Седьмой месяц на картотеке, люди не получали жалованье с прошлого года. Сводим концы с концами, только потому, что сдаем в аренду несколько помещений. Остальные корпуса пустуют. Громадная ошибка, что в свое время фабрику приватизировали и отказались от бюджетного финансирования…Посудите сами, ну кто будет убивать директора из-за совершенно убыточного предприятия? Да и таким циничным способом!
– Простите, лично вы, когда получали в последний раз жалованье? – уточняет Георгий.
– Ну, видите ли, – исполняющий обязанности в настоящую секунду смахивает на перепутавшего мужской туалет с женским, – у руководства отдельная графа заработной платы.
Научно это называется – социальная несправедливость. Древесину пилят одни, жалованье получают другие. Ментура, кстати, более совершенна. Вкалывает меньшинство, но получают все. Но речь сейчас не об этом, вернемся на игровое поле.
– И неплохая, судя по всему графа, – комментирует Жора ответ Шилова, – иначе, какого рожна вы тут забыли?
– Дело же не в окладе… Это сложно объяснить. Может, будет громко сказано, но… Кто, если не я? Да, время тяжелое, но мы не сдаемся, пытаемся хоть что-то сделать. Иначе город просто утонет в отходах. Свалки не бездонны, они растут как опухоль… Говорят, у вас тоже не сладко, но вы же не уходите… Хотя мне иногда хочется на все махнуть рукой и убежать отсюда к чертовой матери!
«На дачу под Всеволожск», – заканчиваю я про себя мысль Рудольфа Аркадьевича.
– Значит, вы уверены, что убийство не связано с фабрикой? – продолжает настаивать Георгий.
– Сейчас уверенным быть нельзя ни в чем. Но, никаких веских причин для убийства я не вижу. Мы же не нефтеперерабатывающий завод и не ликероводочный. Делить здесь абсолютно нечего.
– Но, простите, трех директоров на тот свет уже отправили! – не выдерживаю я, – вы не боитесь стать четвертым?
– Типун вам на язык, молодой человек, – стучит по деревянному столу Шилов, – Почти все предприятия пережили подобное. Что поделать, закономерность нашего скорбного времени.
– Поясните, не сочтите за труд.
– Ивана Михайловича, насколько я в курсе, убили, когда началась приватизация. Я тогда не работал на фабрике. В то время предприятие еще процветало и представляло интерес для определенных кругов. В итоге кресло директора занял некий Карпец, человек совершенно от мусора далекий, а от его переработки еще дальше. Вскоре поняв, что фабрика не приносит никакой прибыли, а наоборот, явно убыточна, он принялся вкладывать активы в различные пирамиды, надеясь хоть таким образом поправить положение. Едва активы сошли на ноль, Аркадий Борисович тоже погиб. Теперь вот, Илья Сергеевич. Как это, не прискорбно, но подобные явления происходили почти на любом городском предприятии.
– Лично вы ладили с Бочкаревым?
– Конечно. Хотя у него был иной взгляд на выход из кризиса. Мы часто спорили из-за этого, но всегда корректно и по-деловому.
Лучше б взяли по лопате, да кучу убрали. А спорить – не лопатой махать.
– Что же касается отношений вне работы, – продолжает Шилов, – то они прекрасны. Мы с супругой частенько бывали у Ильи в гостях, ездили вместе за город на шашлыки. Они с Жанной приезжали к нам на дачу. Никаких конфликтов.
Картинка лубочная. Шашлыки на природе.
