– Ой, Вячеслав Андреевич… Здрасть… И какой же у вас недостаток, простите за неосведомленность?
– Доброта… С наступающим… Чем торгуешь?
– Вас так же, – расплылся в кривозубой улыбке маркетолог, поправив колпак и раскрыв большой пакет, – к новому году товарец. Шутихи, фейерверки… Хлопушки. Прямо со склада.
– С военного?
– С оптового. Не желаете? Все с гарантией.
– Гарантировано отрывает голову и руки… Ты бы сменил ассортимент. Детей жалко. Щетками торгуй. Это безопасней.
– Щетки плоховато идут. Морозы… Вот, решил тему сменить.
– Тогда грелками… Я тебя озадачить хочу. Так на всякий случай.
– Слушаю внимательно, как только могу.
Чернаков рассказал про серую «четверку» и про убитых женщин.
– Ты тут постоянно торчишь, вдруг заметишь… Два бойца.
– Машин много, – развел руками Василий, – но буду иметь в виду. Убивать нехорошо.
– Я бы сказал, совсем нехорошо.
В три часа Вячеслав Андреевич вызвал старшего смены, бывшего народного судью, двадцать лет заседавшего в процессах и в силу этого слегка подзабывшего родную речь. Точнее, не забывшего, а «профессионально сдеформировавшегося». Теперь, в гражданской жизни, в том числе и быту, он общался исключительно на протокольном, процессуальном языке. Возможно, ложась в постель с женой, он мог ляпнуть: «Я ходатайствую о выполнении вами супружеского долга в соответствии с кодексом о браке и семье. Вы вправе отказать, но я заявлю протест. Сам или через своего представителя». Выслужив пенсион, он не переметнулся зашибать деньгу в адвокатский стан, как большинство его коллег, а пришел в «Заботу». И, надо сказать, добросовестно выполнял свои обязанности. К тому же, обладая огромными связями в судейском корпусе, оказывал «Планете» неоценимые услуги во всяческих тяжбах.
– Валентин Михайлович, я уезжаю. До понедельника меня не будет. Остаетесь за старшего.
– Хорошо, Вячеслав Андреевич. Вы будете выносить отдельное поручение?[11]
– Нет, не буду. Работайте как обычно. Передайте по смене, чтобы завтра после полудня меня не беспокоили. Только в крайнем случае.
– Ходатайство принято.
«Совсем, бедняга, съехал… Теперь двадцать лет отучать надо…»
Прежде чем отправиться на стадион, Чернаков завернул к родителям. Он заезжал к старикам почти каждую субботу, если не случалось авралов. Мать готовила что-нибудь вкусное. Отца сегодня не было, ковырялся в гараже со старой машиной.
– У тебя что-нибудь с Ириной не так? – неожиданно спросила она, когда сын доедал солянку.
– В смысле?
– В смысле отношений… Семейных.
– С чего ты взяла?
– Какая разница? Ты не бойся, я то тебя всегда пойму.
– Нет… Нормально все, – Чернаков посчитал, что пока с женой окончательно не выяснены отношения, не стоит расстраивать родителей.
Может, мать видела его с Юлей? Или просто чувствует? Скорее, второе.
– Наташа то как там с мужем? Давно не звонила.
– Денег не просит. Значит, нормально.
Дочка, в сентябре заключившая брачный контракт с начинающим адвокатом, переехала к мужу. Родительский дом посещала по праздникам или при дефиците денежных знаков. Муж еще не очень крепко стоял на юридических ногах, разводить клиентов только учился, поэтому молодая семья не могла назвать себя финансово независимой. Сама Наташка училась на четвертом курсе финансово-экономического института, мечтая стать бизнесвуменшей или олигархичкой. Чернаков предлагал ей устроится на пол ставки в «Планету», уборщицей или промоутером, но дочь заявила, что ей не позволят статус.
– Какой статус?! – обалдел Вячеслав Андреевич.
– Понимаешь, па, я человек серьезный, а серьезный человек должен заниматься серьезными вещами. Нельзя забивать гвозди микроскопом. А разговоры, о том, что любой труд почетен, оставьте для неудачников и лузеров.
Кто такие лузеры Чернаков представлял плохо, но догадывался, что они не из тех, кто коллекционирует пластиковые карточки.
Мать принесла из закромов трехлитровую банку соленых огурцов – остатки дачного урожая.
– Ма, да у нас есть, не надо.
– Бери, бери. Нам с отцом все равно не съесть… А вы на стол новогодний поставите. Отмечать то где будете? Дома?
– Не решили пока, – смутился Чернаков, – наверное.
