Июны, когда она посмотрела на меня, потускнели и ожесточились.
— Это Лили и Розалин, — сказала она. — Они у нас гостят.
— Откуда ты? — спросил он меня. Этот вопрос жители Южной Каролины задают друг другу чаще всего. Мы хотим удостовериться, что ты один из нас, что твой кузен знает нашего кузена, что твоя младшая сестра ходила в школу с нашим старшим братом, что ты посещаешь ту же баптистскую церковь, что и наш прежний начальник.
Мы ищем, где наши пути могли пересечься. Однако же было редкостью, чтобы негр спрашивал белого, откуда он, поскольку пользы от этого было немного. Их пути едва ли могли пересечься.
— Округ Спартанбург, — сказала я, едва вспомнив, о чем рассказывала раньше.
— А вы? — спросил он Розалин.
Она глядела на медные формочки для желе, висящие по обеим сторонам окна над раковиной.
— Оттуда же, откуда и Лили.
— Что это горит? — спросила Июна.
От сковородки шел дым. Блин в форме буквы «Л» превратился в уголек. Июна выхватила лопаточку у меня из руки, соскребла со сковородки то, что на ней осталось, и выбросила в ведро.
— И сколько вы собираетесь здесь пробыть? — спросил Нейл.
Июна смотрела на меня, плотно сжав губы. Она ждала.
— Еще некоторое время, — ответила я, глядя в мусорное ведро.
Я чувствовала, что вопросы еще не кончились. Но мне нечего было на них ответить.
— Я не голодна, — сказала я и вышла через заднюю дверь.
Спускаясь с крыльца, я услышала, как Розалин спросила:
— Вы зарегистрировались для выборов?
Я думала, что в воскресенье они пойдут в церковь, но нет — в розовом доме служили особую службу, и люди сами туда приходили. Это была группа под названием «Дочери Марии», которую организовала Августа.
Дочери Марии начали собираться в гостиной еще до десяти утра. Первой пришла пожилая женщина по имени Куини со своей взрослой дочерью Виолеттой. Они были одеты в похожие ярко-желтые юбки и белые блузки, но на них были разные шляпки. Затем пришли Люнель, Мабель и Кресси, на которых были самые причудливые шляпы, какие мне доводилось видеть.
Выяснилось, что Люнель была шляпных дел мастером и не страдала от чрезмерной скромности. Она носила пурпурную фетровую шляпу, размером с сомбреро, с искусственными фруктами на затылке.
На голове у Мабель красовалось сооружение из тигрового меха в золотом обрамлении, но победу одержала Кресси, продемонстрировав малиновую дымовую трубу с черной вуалью и страусовыми перьями.
Словно всего этого было недостаточно, у них в ушах болтались клипсы с разноцветными фальшивыми брильянтами, а на коричневых щеках были румянами нарисованы круги. Эти дамы казались мне страшно красивыми.
В дополнение ко всем этим Дочерям, выяснилось, что у Марии помимо Иисуса был и еще один сын, человек по имени Отис Хилл, с крепкими зубами, в мешковатом голубом костюме. Так что, строго говоря, эту группу следовало бы назвать «Дочери и Сын Марии». Он пришел с женой, которую все называли Сахарок. На ней было белое платье, бирюзовые нитяные перчатки и изумрудный тюрбан.
Августа и Июна, без шляп, перчаток и клипсов, выглядели рядом с ними бедными родственницами, но Мая, старая добрая Мая, вышла в ярко-голубой шляпе с полями, загнутыми вниз с одной стороны и наверх — с другой.
Августа принесла стулья и расставила их полукругом перед деревянной скульптурой Марии. Когда все уселись, она зажгла свечку, и Июна заиграла на виолончели. Мы вместе произнесли «Радуйся, Мария». Куини и Виолетта перебирали деревянные четки.
Августа поднялась и сказала, что рада тому, что мы с Розалин с ними вместе; затем она открыла Библию и стала читать: «И сказала Мария… Ибо отныне будут ублажать меня все роды… Что сотворил Мне величие Сильный… Рассеял надменных… Низложил сильных с престолов и вознес смиренных. Алчущих исполнил благ, а богатящихся отпустил ни с чем».
Положив Библию на стол, она сказала:
— Уже довольно давно мы не рассказывали историю о Нашей Леди в Оковах, а поскольку у нас здесь гости, которые никогда не слышали историю этой статуи, я подумала, что будет неплохо рассказать ее снова.
Я начинала понимать, что Августа обожает рассказывать истории.
— Правда, всем нам пойдет на пользу, если мы послушаем историю еще раз, — сказала она. — Истории должны рассказываться, а иначе они умирают. И когда они умирают, мы не можем вспомнить, кто мы такие и зачем мы здесь.
Кресси кивнула, отчего страусовые перья на ее шляпе взметнулись в воздух, создав впечатление, что в комнату залетела настоящая птица.
— Правильно. Расскажи нам, — сказала она. Августа пододвинула свой стул поближе к статуе Черной Марии и села к нам лицом. Когда она заговорила, было совсем не похоже, что говорит Августа. Было похоже, что кто-то говорит через нее, кто-то — из другого места и из другого времени. Она неотрывно смотрела в окно, словно бы видела, как на небе разыгрывается эта драма.
— Итак, — сказала она, — давным-давно, во времена рабства, когда наши люди были собственностью белых, они ежедневно и еженощно молились о своем освобождении… На островах близ Чарлстона они приходили в храм, пели там и молились, и всякий раз кто-нибудь из них просил Господа ниспослать им спасение. Ниспослать утешение. Ниспослать им свободу.
Было видно, что она повторяла эти вводные строчки тысячи раз за свою жизнь, что она произносила их точно так, как слышала из уст некой старой женщины, которая слышала их из уст еще более старой женщины, — как песню, ритм которой раскачивал нас, пока мы не покидали свои тела и сами не оказывались на Чарлстонских островах, ища спасения.
— Однажды, — сказала Августа, — раб по имени Обадия грузил кирпичи на корабль, который плавал по реке Эшли, и вдруг заметил нечто, прибитое к берегу. Подойдя ближе, он увидел, что это деревянная фигура женщины. Ее тело словно бы вырастало из деревянной колоды — черная женщина с поднятой рукой, сжатой в кулак.
На этом месте Августа поднялась и встала в такую же позу. Она постояла так несколько секунд, а мы сидели, завороженные этим зрелищем.
— Обадия вытащил женщину из воды, — продолжала она, — и с большим трудом поставил ее вертикально. Затем он вспомнил, как они просили Господа ниспослать им спасение. Ниспослать утешение. Ниспослать им свободу. Обадия понял, что Господь послал им эту фигуру, но он не знал, кто она такая. Он опустился на колени прямо в илистую грязь подле нее и услышал голос, говорящий в его сердце ясно как день. Голос сказал: «Все в порядке. Я здесь. Теперь я позабочусь о вас».
Эта история была в десять раз лучше, чем про монашку Беатрис. Августа плавно шагала по комнате, продолжая свой рассказ:
— Обадия пытался поднять отяжелевшую от воды женщину, которую Бог послал, чтобы она позаботилась о них, но та была слишком тяжела, и тогда он сходил за еще двумя рабами, и втроем они перенесли ее в храм и поставили на пьедестал.
— К наступлению воскресенья уже каждый знал о фигуре, принесенной рекой, и о том, что она говорила Обадии. Храм был полон людьми, а те, кому не хватило места, толпились у дверей и сидели на карнизах. Обадия сказал им, что знает — это Господь Бог послал ее, но не знает, кто она.
— Он не знает, кто она! — воскликнула Сахарок. И тут все Дочери Марии принялись в один голос повторять, снова и снова: «И никто из них не знал».
Я посмотрела на Розалин, которую я просто не узнавала, — как она сидела, подавшись вперед на стуле, повторяя вместе со всеми: «И никто из них не знал».
Когда вновь воцарилось молчание. Августа продолжила:
