чтимых: Авраамия Ростовского, Герасима Вологодского (если они действительно жили в эту эпоху), Антония (Римлянина) и Варлаама Хутынского в Новгороде, Ефрема Новоторжского (в Торжке).
Из них лишь о преподобном Варлааме († 1142) имеем краткую запись, из которой, как. впрочем и из летописи, видно, что он был сыном богатого боярина и удалившись в пустыню, в десяти верстах от Новгорода, на Хутыни, построил монастырь во имя Преображения Господня. Варлаам не был ни первым строителем монастырским в Новгороде, ни первым Новгородским святым. Но его посмертное почитание было так же велико в Новгородской земле, как св. Сергия Радонежского на Москве. С именем национального новгородского заступника связано много легенд, записанных в XV веке. В эпоху борьбы Новгорода с Москвой его мощи давали чувствовать свою силу москвичам, презрительно относившимся к новгородским святыням, и даже самому Грозному.
Может быть, к концу домонгольской (или началу монгольской) эпохи относится жизнь и подвиг Никиты, 'столпника' Переяславского. Позднейшее житие рассказывает о его грешной и лихоимной жизни в миру, сменившейся суровым покаянием. Он спасался в монастыре, в трех верстах от Переславля-Залесского в столпе (то есть в башне), обложив свое тело тяжелыми веригами. Убитый разбойниками, которые приняли за серебро блеск его вериг, Никита присоединил венец страстотерпца к подвигу преподобного. Житие приписывает ему особую власть над демонами, быть может, вдохновляясь образом тезоименитого ему великомученика.
Некоторых святых епископов и князей этой эпохи мы будем иметь случай коснуться ниже. Теперь же обратимся к единственному (после Феодосия) домонгольскому подвижнику, от которого осталось подробное жизнеописание, составленное его учеником. Преподобный Авраамий Смоленский был не только чтим в своем родном городе после кончины (в начале XIII века), но и канонизован на одном из московских Макариевских соборов (вероятно, 1549). Местно чтился в Смоленске и ученик его Ефрем, автор жития. Несмотря на многочисленные литературные влияния на его труд, составленное им 'Житие и терпение св. Авраамия' дает образ большой силы, полный оригинальных черт, может быть, неповторимых в истории русской святости.
Житие мало знает о детстве и юности святого. По смерти родителей он, отказавшись от брака, раздает имение бедным и облекается в 'худые ризы' (как Феодосий): 'Хожаше яко един от нищих и на уродство ся приложи'. Это временное юродство, о котором не сообщается никаких подробностей, может быть, и состояло в социальном уничижении, подобном юношеским подвигам преподобного Феодосия. Вскоре юноша постригается под именем Авраамия в пригородном Смоленском монастыре (на Селище, в шести верстах от города). Пребывая в 'бдении и в алкании день и нощь', Авраамий ревностно предается книжным занятиям. Изучая отцов церкви и жития святых, он составляет себе целую библиотеку, 'списа ово своею рукою, ово многими писцы'. Из отцов церкви Иоанн Златоуст и Ефрем Сирин были его любимым чтением.
Нам известно, что Смоленск XII века был одним из культурных центров Руси. Отсюда вышел второй митрополит из русских Климент Смолятич, о котором летописец говорит, что в Русской земле еще не бывало такого 'книжника и философа'. Перу этого Климента принадлежит ученое послание к смоленскому пресвитеру Фоме экзегетического содержания, представляющее собрание изъяснений на разные темные места Библии и греческих отцов. Автор послания свидетельствует, что в Смоленске был кружок лиц, преданных ученым занятиям, и что здесь существовали разные экзегетические направления. В этой обстановке ученость инока Авраамия не является неожиданной; и сам игумен его был 'хитр божественным книгам'. Уже эта ученость Авраамия резко отличает его от 'простого' Феодосия, который мог только прясть нити для книг 'великому' Никону, Но житие Авраамия находится в теснейшей литературной зависимости от жития Феодосия. Сам Авраамий, несомненно, прошел в юности школу Феодосия и подражал ему. Как и для Феодосия, палестинские жития святых составляли его любимое чтение. И однако образ его резко и своеобразно выделяется на этом палестинско-киевском фоне. Конечно, речь может идти лишь о духовных оттенках, с трудом находящих словесное выражение в житийном стиле. Тем не менее, при тесной близости смоленского и киевского жития каждое отступление может быть только сознательным и значительным.
Всем известно, что святой Феодосий посещал княжеские пиры, хотя и вздыхал, слушая музыку скоморохов. Но Авраамий 'на трапезы и на пиры отиноудь не исходя, многых ради зазираний, яже бывают от места избирающих'. Мотивировка, которая должна оправдать отступление от прототипа. Худые ризы Феодосия Авраамий сохранил и в годы зрелости. Но, давая портрет своего святого в расцвете его духовных сил и решающей борьбы его жизни, Ефрем под смиренными ризами Феодосия рисует совсем иное аскетическое лицо. 'Образ же блаженного и тело удручено бяше, и кости его и состави яко мощи исщести, и светлость лица его блед имуще от великого труда и воздержания и бдения, от мног глагол'. Традиция телесной крепости и радостная светлость святого установлена, как мы видели, еще Кириллом Скифопольским для его Саввы и завещана Руси. В эту традицию не укладывается бледный и изможденный аскет. А между тем этот образ борющегося аскета автор хочет запечатлеть в уме читателя, рисуя портрет средовека, а не старца (после пятидесятилетнего подвижничества): 'Образ же и подобие на Великого Василия: черну браду таку имея, плешиву разве имея главу'.
За аскетической худобой, лишением сна и пищи – качество молитвы. Нестор мало говорит о молитве своего святого, косвенно позволяя заключить, что она не имела разительных внешних проявлений: ни мистических экстазов, ни эмоциональной порывистости. Иначе у Авраамия: 'И в нощи мало сна приимати, но коленное поклоняние и слезы многы от очью безъщука (беспрестанно) излияв и в перси биа и кричанием Богу припадая помиловати люди своя, отвратити гнев свой' и т. д. Эта покаянная печаль и мрачность не оставляет святого и на пороге смерти: 'И оттоле боле начат подвизатися блаженный Авраамий в смирении мнозе и в плачи от сердца с воздыханием и с стенаньми, поминаше бо о себе часто о разлучении души от тела'.
Быть может, сообразно с этим иным (мы назвали бы его метаноическим) направлением в духовной жизни, в житии св. Авраамия слабо выражены, по сравнению с Феодосием, каритативные стороны служения. Упоминается о милостыне; но не с состраданием к немощам людским выходил из своей кельи суровый аскет, а со словом назидания, со своей небесной, и, вероятно, грозной наукой, наполняющей трепетом сердца. Этот особый 'дар и труд божественных писаний' заменяет преподобному Авраамию дар и труд социального служения, без которого редко можно представить себе святого Дневней Руси.
Более традиционен (по-русски) св. Авраамий в его отношении к храмовому благочестию, к литургической красоте и истовости службы (общий учитель – тот же святой Савва). Изгнанный из своего монастыря, он в городе украшает другой, Крестовоздвиженский, ставший его убежищем. То же и в последнем своем монастыре, в доме Пресвятой Богородицы: 'И украси ю яко невесту красну... иконами и завесами и свещами'. Он особенно строг и в храмовом благочинии: 'Отиноудь запрещаше же в церкви не глаголати, паче же на литургии'. По-видимому, совершенно особое и личное отношение было у святого к евхаристии. Он не переставал совершать бескровную Жертву ('ни единого же дне не остави') со дня своего рукоположения, и потому запрещение его в служении должно было явиться для него особенно мучительным.
Из этих скудных, рассеянных черт встает перед нами необычный на Руси образ аскета с напряженной внутренней жизнью, с беспокойством и взволнованностью, вырывающимися в бурной, эмоциональной молитве, с мрачно-покаянным представлением о человеческой судьбе: не возливающий елей целитель, а суровый учитель, одушевленный, может быть, пророческим вдохновением. Если искать духовной школы, где мог воспитаться такой тип русского подвижника, то найти его можно лишь в монашеской Сирии. Св. Ефрем, а не Савва был духовным предком смоленского Авраамия.
Ученость св. Авраамия была связана с даром учительства, который сделался источником жестоких гонений на него и его 'терпения', главного подвига его жизни. Монашеская келья Авраамия стала притягательным центром для Смоленска. Многие миряне приходили к нему из города ради 'утешения из святых книг'.
'Иереи и черноризцы' восстали против святого именно в связи с его книжным учением. После богословских диспутов с городским духовенством сам игумен, доселе покровительствовавший святому, запрещает ему: 'Аз за тя отвечаю у Бога, ты же престани уча'. Святой, принявший от него 'много озлоблениа', оставляет свой монастырь и переселяется в Смоленск. Здесь, в Крестовоздвиженском монастыре, он продолжает свою учительную деятельность. Многочисленные его почитатели снабжают его средствами для помощи бедным и для украшения храма. Но врагам Авраамия удалось возбудить против него
