люционного комитета, помешали разводке Охтинского, Литейного и Троицкого мостов. Лишь на Николаевском мосту посланному туда отряду юнкеров удалось выбить красногвардейский караул и развести пролеты. К вечеру Выборгская, Петроградская сторона и Васильевский остров полностью оказались под контролем антиправительственных сил. Большим успехом восставших стало установление контроля за Центральным телеграфом.
По сути дела, верные правительству войска контролировали только Зимний дворец, здание штаба Петроградского военного округа и Мариинский дворец с прилегающей территорией. На большее попросту не хватило бы сил, так как в распоряжении законной власти находилось меньше двух тысяч человек — преимущественно юнкеров. Вооружены они были по большей части только стрелковым оружием.
На Александровской (Дворцовой) площади спешно сооружалась баррикада из дров, заготовленных на зиму для отопления дворца. Выходящие на площадь подъезды были защищены пулеметами. Начавшаяся суета не укрылась от глаз служащих многочисленных учреждений, расположенных в Зимнем дворце. Свою лепту в начавшуюся панику внес Керенский. Заехав на четверть часа по дороге из Совета республики в Зимний, он распорядился эвакуировать из дворца всех женщин.
Тем временем в Мариинском дворце продолжались совещания фракций. Обсуждение затянулось, и пленарное заседание открылось только в семь часов вечера. На голосование были поставлены две резолюции: одна, предложенная фракцией кадетов и группой кооператоров, выражала доверие правительству и решительно осуждала большевиков. Вторая, подготовленная фракциями эсеров и меньшевиков, тоже отрицательно оценивала тактику большевиков, но тем не менее обвиняла во всем Временное правительство, которое своей политикой довело страну до кризиса. Эту резолюцию и поддержало большинство собравшихся. За нее было подано 123 голоса при 102 против и 26 воздержавшихся.
Было уже 11 часов вечера, когда делегация Временного Совета республики в составе эсеров Авксентьева и Гоца, а также лидера правых меньшевиков Дана прибыла в Зимний дворец, для того чтобы сообщить правительству результаты голосования. В этот час в Малахитовом зале шло заседание кабинета. Посланцев 'предпарламента' провели в Серебряную гостиную, куда к ним вышел Керенский. Прочтя резолюцию, Керенский взвился. Он заявил, что немедленно слагает с себя полномочия и передает власть Авксентьеву как председателю Совета республики. Тот поспешил откреститься от этой почетной обязанности. Дан (в отсутствие уехавшего на отдых Чхеидзе он выполнял обязанности председателя ВЦИКа) заявил Керенскому, что его страхи преувеличены. По его, Дана, сведениям, большевики согласны свернуть подготовку восстания и уже назавтра намерены распустить свои вооруженные отряды. Доктринер, как и многие его товарищи по партии, Дан искренне верил в силу резолюций. Между тем большевики вовсе не собирались прекращать начатое.
В девять часов вечера отрядом красногвардейцев было занято здание Петроградского телеграфного агентства, расположенное в непосредственной близости от Зимнего дворца. К двум часам ночи в руки Военно-революционного комитета перешли Балтийский, Варшавский, Финляндский, Николаевский вокзалы. В четыре часа утра крейсер 'Аврора', уже почти год стоявший на капитальном ремонте у стенки Франко-русского завода, по приказу ВРК подошел к Николаевскому мосту. Под дулами корабельных орудий юнкера, охранявшие мост, вынуждены были отойти, и разведенные пролеты вновь соединили. Под утро отряды Красной гвардии заняли Государственный банк и Центральную телефонную станцию. К рассвету уже почти весь город находился в руках большевиков.
БЕГСТВО КЕРЕНСКОГО
Правительство заседало до глубокой ночи. Когда министры разошлись, а Керенский вернулся в свой кабинет, он встретил дожидавшихся его Полковникова и Багратуни. Они пришли с предложением составить из защитников Зимнего ударный отряд и, пользуясь ночным временем, захватить Смольный. Этот план свидетельствовал о том, что штаб округа не имел никакого представления о происходящем в городе. Если бы отряд для захвата Смольного был действительно сформирован, ему не удалось бы далеко уйти от Дворцовой площади. Но до этого дело не дошло. Керенскому доложили, что его срочно требует комиссар округа Е. Ф. Роговский. Он сообщил, что, по его сведениям, Зимний дворец уже окружен, а по Неве к Дворцовой набережной движется большой отряд кораблей Балтийского флота. Ни то ни другое не соответствовало истине, но Керенский счел необходимым на месте ознакомиться с обстановкой.
В сопровождении Коновалова и неотлучных адъютантов Керенский отправился в штаб. Здесь царила суета, но при этом никто ничего толком не знал. Керенскому пришлось лично сесть за телефон и созваниваться с теми воинскими частями и организациями, которые могли оказать поддержку правительству. Особый расчет был на казаков. Накануне вечером депутации от нескольких казачьих полков посетили Зимний, для того чтобы разведать обстановку. Переговоры были долгие и трудные. Казаки припомнили Керенскому и отмену крестного хода, и нерешительные меры по искоренению большевизма. Наконец премьер получил заверения в том, что казаки исполнят свой долг и выступят на защиту законной власти.
Однако, когда дело дошло до выполнения обещаний, казаки предпочли проявить осторожность. Керенский вспоминал: 'Ночные часы тянулись мучительно медленно. Ожидавшееся со всех сторон подкрепление не подходило. Бесконечные телефонные переговоры с казачьими частями ни к чему не приводили. Под разными предлогами казаки отказывались выходить из казарм, постоянно заверяя, что всё образуется через пятнадцать—двадцать минут, уже начинают 'седлать коней''.[397]
Подсчет реально имевшихся в распоряжении правительства сил нарисовал безрадостную картину. Зимний охраняли юнкера 2-й Петергофской, 2-й Ораниенбаумской школ прапорщиков, школы прапорщиков Северного фронта, неполная рота Стрелкового полка увечных воинов плюс около сотни казаков. Днем 24 октября из Левашова был вызван расквартированный там 1-й Петроградский женский ударный батальон. Однако командир батальона, узнав, что речь идет не о параде, как предполагалось ранее, потребовал отправки ударниц назад. В Зимнем дворце была оставлена только одна полурота, которая должна была на следующий день конвоировать доставку во дворец бензина со складов Нобеля. В распоряжении защитников Зимнего находилось также пять бронемашин и два орудия из Михайловского артиллерийского училища с командой заряжающих.
Уже тогда Керенского упрекали в том, что он не решился призвать на помощь полулегальные офицерские организации, которых в Петрограде было великое множество. Позже это стало одним из главных обвинений, выдвигавшихся в его адрес правой частью эмиграции. Действительно, еще 24 октября товарищ военного министра князь Туманов обращался к Полковникову с предложением начать формирование офицерских отрядов, но получил отказ со ссылкой на категорическое распоряжение премьер-министра. [398] Керенский до последнего опасался затаившихся сторонников Корнилова — может быть, даже сильнее, чем большевиков. В мемуарах он вполне серьезно пишет о некоем заговоре, якобы существовавшем в недрах штаба округа, имевшем целью арест его, Керенского.
В защиту Керенского можно сказать только одно — опыт корниловского выступления свидетельствует о том, что в большинстве своем стихийно возникшие офицерские организации были очень ненадежной опорой и не шли дальше разговоров. В воспоминаниях поручика А. П. Синегуба — одного из участников обороны Зимнего — содержится характерный эпизод. Скрываясь от большевиков, Синегуб под утро 26 октября попал в офицерское собрание Павловского полка. Здесь ему открылась удивительная картина: 'Первое, что бросилось в глаза и поразило меня, был большой стол, накрытый белой скатертью. На нем стояли цветы, бутылки от вина, груды каких-то свертков, а на ближайшем к двери крае — раскрытая длинная коробка с шоколадными конфетами, перемешанными с белыми и розовыми помадками… То же, что заставило меня споткнуться, было спящее тело офицера. И такими телами, издающими храп с подсвистами, была наполнена вся комната'.[399] Офицерство в массе своей предпочитало безучастно наблюдать за агонией Временного правительства, не делая никаких попыток прийти к нему на помощь.
Однако пора вернуться к основной канве нашего рассказа. Близилось утро 25 октября 1917 года — дня, которому было суждено навсегда быть вписанным в российскую историю. Керенский и Коновалов решили вернуться в Зимний дворец, для того чтобы хотя бы час отдохнуть. Оказавшись в своем кабинете, Керенский попытался собрать важнейшие бумаги, чтобы потом переправить их в надежное место, но усталость взяла свое, и он решил отложить это на потом. Не раздеваясь, он рухнул на диван, закрыл глаза, но возбуждение не давало заснуть. Так, между сном и явью, в состоянии, близком к обмороку, Керенский пролежал около часа. В дверь постучали — в комнату вошел адъютант и доложил, что мятежники заняли Центральную телефонную станцию и отрезали дворец от остального города.
Один из юнкеров, стоявший на часах у кабинета Керенского, навсегда запомнил последние минуты пребывания премьера во дворце: 'Через открытую дверь я видел, как царский лакей в синей ливрее с красным воротником и золотыми галунами накрывал большой круглый стол для утреннего завтрака Керенского. Тусклый рассвет осеннего утра обрисовывал белую скатерть с царскими вензелями и отражался на фарфоровой и серебряной посуде с черными двуглавыми орлами. Начался последний день свободной, демократической России'.[400] Наскоро позавтракав, Керенский отправился в штаб. В кабинет он уже не заходил. Спустя менее суток победители войдут в кабинет и увидят скомканный плед на диване, рядом на столе — недопитый стакан чаю в серебряном подстаканнике и раскрытый томик Чехова. Хозяин кабинета уходил, чтобы вернуться через час, от силы два. Однако история решила так, что вернуться ему не пришлось уже никогда.
В штабе округа Керенский с Коноваловым (таким же невыспавшимся и помятым) столкнулись с привычной неразберихой. Разве что людей стало меньше — все, кто мог, разбегались, чтобы не связывать свою судьбу с обреченным правительством. Генерал Багратуни сообщил Керенскому неприятное известие — ночью четыре броневика ушли с Дворцовой площади в неизвестном направлении. Единственный оставшийся броневик покинут командой и неисправен. Самым большим разочарованием для Керенского стало то, что до сих пор не было получено никаких известий из штаба Северного фронта. Накануне Керенский срочно вызвал оттуда вооруженный отряд для водворения порядка в столице. Сейчас, по расчетам, этот отряд должен был находиться в Гатчине или в крайнем случае в Луге, но никакой информации о нем не поступало.
В такой ситуации Керенский принял решение самому отправиться навстречу отряду. Он рассчитывал, что в случае необходимости его авторитет и умение говорить с толпой помогут пресечь колебания фронтовиков. Обязанности главы правительства в свое отсутствие Керенский возложил на Коновалова.
Около десяти часов утра министр юстиции Малянтович прибыл по вызову премьера в штаб округа. Здесь ему бросилось в глаза полное отсутствие охраны — приди и арестовывай, кого угодно, и никто тебе не помешает. Обойдя едва ли не все комнаты, Малянтович наконец нашел Керенского в кабинете генерала Багратуни. Здесь же были Коновалов, Кишкин, адъютанты Керенского, еще какие-то незнакомые люди. 'Керенский был в широком сером драповом пальто английского покроя и в серой шапке, которую он всегда носил, — что-то среднее между фуражкой и спортивной шапочкой. Лицо человека, не спавшего много ночей, бледное, страшно измученное и постаревшее. Смотрел прямо перед собой, ни на кого не глядя, с прищуренными веками, помутневшими глазами, затаившими страдание и сдержанную тревогу'.[401]
— В чем дело? — вполголоса спросил Малянтович у Коновалова.
— Плохо! — так же шепотом ответил тот.
— Куда он едет?
— Навстречу войскам, которые идут в Петроград в помощь Временному правительству. В Лугу. На автомобиле. Чтобы перехватить их до вступления в Петроград и выяснить им положение, прежде чем они придут сюда — к большевикам.
— Навстречу войскам, идущим сюда на помощь Временному правительству? А в Петрограде, значит, нет войск, готовых защитить Временное правительство?
— Ничего не знаю. — Коновалов развел руками и повторил: — Плохо!
Однако и уехать Керенскому оказалось непросто. У дверей штаба округа стояло полтора десятка автомобилей, но когда дошло до дела, выяснилось, что все они по разным причинам неисправны. Среди всех чинов управления автомобильной частью штаба округа в эти утренние часы на месте оказался только адъютант начальника прапорщик Б. И. Книрша. Генерал Багратуни вызвал его к себе в кабинет и потребовал немедленно добыть два автомобиля.
Книрша и приданный ему в помощь адъютант генерал-квартирмейстера прапорщик Соболев решили попросить машину в итальянском посольстве, располагавшемся поблизости — на Морской. Однако посол сказал, что машин в его распоряжении нет. Тогда Книрша позвонил из посольства своему знакомому — присяжному поверенному Эристову, жившему на той же улице. По дороге у американского посольства Книрша увидел стоящие автомобили. Соболев остался около них и стал расспрашивать шофера, а Книрша поднялся к Эристову.
Эристов сказал, что его машина маломощная, но он даст автомобиль, если таковой есть у него на службе. Книрша и Эристов выехали из дома, но по дороге остановились у американского посольства. Они спросили Соболева, и их провели в приемную, где находились секретарь посольства Уайтхауз и некий поручик в русской форме, оказавшийся его шурином бароном Рамзай. Книрша заявил, что от имени Керенского он просит на время посольскую машину. Американцы согласились дать автомобиль только при условии, что просьбу подтвердит сам Керенский.
Все вместе они подъехали к зданию штаба, после чего американцы поднялись наверх, а Книрша остался ждать в автомобиле. Через полчаса к Книрше вышел один из адъютантов
